Интересно, отчего Морган так не хочет, чтобы лишившийся памяти незнакомец говорил с вдовой? Тогда тем более стоит с ней встретиться. Соломон наблюдал, как полицейский набрал номер и равнодушно уставился на каталку, ожидая ответа.

– Эй, Роллинс, это Морган. Запусти-ка на проверку имя. Соломон Крид.

Он глянул на книгу, проверяя, как пишется имя, и снова воззрился на каталку.

– Он шести футов росту, лет двадцати пяти – тридцати, европеоид – и по-настоящему белый. То есть белая кожа, белые волосы.

Морган кивнул.

– Да, как у альбиноса.

Последнее слово он почти выплюнул, потянул, как если бы выговаривал «ниг-гер».

– Нет, я подожду. Пропусти через НЦКИ – может, выловишь что-нибудь.

У Соломона неприятно засосало под ложечкой. НЦКИ – это Национальный центр криминальной информации. Морган проверял, не находится ли странный гость в текущем розыске и нет ли у него судимостей. А раз Соломон знал, что такое НЦКИ, – значит мог и находиться в его базе данных.

Соломон снова взглянул на себя: белая кожа прямо-таки сияет в ярком свете, ни следа пигмента, никаких отметин, кроме выжженной на плече буквы «I», теперь спрятанной под повязкой. Чистая страница, а не человек. Он скрестил на груди руки, чувствуя себя без рубашки уязвимым и выставленным напоказ.

«Скорая помощь» свернула с главной улицы, и взору открылось белоснежное здание церкви – на взгляд Соломона, слишком большой для такого маленького городка. Крытый медью шпиль вонзался в пустынное небо. Вид церкви тронул память, шевельнул нечто, уже живущее в ней. Или показалось? Морган сказал, что нательный крест – копия алтарного креста. Соломону захотелось выскользнуть из пут, сковывавших ноги, вырваться из «скорой», чтобы побежать и посмотреть самому.

– Да, я на связи, – проговорил в телефон шеф полиции. – Ладно, спасибо.

Он отключился и сообщил, запихивая книгу в карман сложенного пиджака:

– Думаю, вам будет приятно узнать, что вы – не в базе криминальных данных.

Голос Моргана звучал чуточку разочарованно. Соломон тоже немного огорчился. Все же пусть и оказался бы преступником, но хоть какая информация о себе.

«Скорая» притормозила, свернула и остановилась у большого каменного здания. Глория вручила Соломону рубашку, с профессиональной сноровкой протолкнулась мимо копа и распахнула задние двери. В салоне будто взорвались жара и свет. Глория обернулась, передвинула защелку, удерживающую каталку, – снаружи тут же появился водитель, готовый помочь ее выкатить.

– Я могу идти сам, – сказал Соломон, просовывая руки в рукава.

– Не можете. Таковы правила больницы, – строго заметила Глория. – Лягте.

Водитель дернул, и каталка выскользнула наружу. Лязгнули, распрямляясь, стальные опоры. Соломон зажмурился – солнце было невыносимым.

– Я здоров.

Чуть приоткрыв глаза, он увидел надпись медными буквами на фасаде: «Кинг комьюнити хоспитал».

– Сэр, вы ранены, и у вас амнезия.

– А как насчет реакции зрачков на свет? Что-нибудь аномальное? – заслоняя глаза ладонью, спросил Соломон.

– Реакция нормальная… постойте-ка, у вас есть медицинское образование?

– Возможно. Оба моих зрачка одинаковы и реагируют на свет?

В том, что они активно реагируют прямо сейчас, Соломон нисколько не сомневался.

– Да.

– Тогда мне ни к чему ехать в больницу, – резюмировал Соломон, отстегивая защелки на ремнях, удерживающих ноги.

Коснувшись босыми ступнями земли, он сразу ощутил себя спокойнее. Водитель шагнул вперед, Соломон передвинул каталку, отгородившись. Хотелось броситься прочь, поскорее удрать от этих людей. Но еще рано. Не время. Морган вылез из «скорой». В его руке болтался пиджак с торчавшей из кармана книгой.

– Почему бы вам просто не пойти в больницу и не позволить сделать тесты? Лучше уж подстраховаться, чем потом жалеть.

– Мой пиджак. – Соломон протянул руку.

– Хотите его забрать? Тогда сначала…

Соломон толкнул каталку к Моргану. Та громко лязгнула. Шеф полиции, взмахнув рукой, инстинктивно отпрянул – и край пиджака на мгновение оказался в досягаемости Соломона, который выхватил одежду и шагнул назад прежде, чем полицейский осознал, что же именно произошло.

– Мне не нужно в больницу, – повторил Соломон, продевая руки в рукава и отступая от каталки, чужих людей и всего, что они хотели с ним сделать. – Мне нужно в церковь.




11


Закрыв дверь офиса, мэр Кэссиди скинул пиджак, позволив тому упасть на пол, затем встал прямо под вентилятором в потолке, распустил галстук, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. Воротник намок от пота.

Похороны превратились в катастрофу. Великолепно задуманный жест, спектакль городской скорби в историческом месте пошел насмарку из-за пожара. Все разъехались, не дождавшись конца церемонии. Поначалу уехало несколько человек, но потом оставшиеся услышали звук сирен и, осознав, насколько быстро поднимается дым и в какую сторону движется, побежали наперегонки, толкая друг друга. Трудно их винить. У всех дома?, работа. Есть за что бояться. Но хоть бы немного солидарности, желания поддержать человека в горе.

О том, из-за чего начался пожар, не хотелось даже думать.

В кармане зажужжал телефон, и сердце мэра будто стиснула невидимая рука. Он посмотрел на валявшийся пиджак. Телефон дрожал под черной тканью, словно запутавшееся и пытавшееся выбраться насекомое. Присмотревшись, мэр заметил в ткани дырочку, и его захлестнула злость. Чертова моль! Да она по всему дому! Кэссиди жили здесь с тех пор, как пращур Джек построил этот дом, а теперь его жрут, растаскивают волоконце за волоконцем. Все разваливается.

Телефон прекратил жужжать, и в кабинет вернулась тишина. Звонить мог кто угодно. Пожар полз к городским окраинам – наверняка множество людей хотело сесть мэру на шею, желая, чтобы он руководил, утешал, разъяснял. Все чего-то от него хотели. И только ему никто не мог ничего дать, ничем не мог помочь. Уже не мог.

Кэссиди бросил взгляд на фотографию на письменном столе. Стелла в саду, под жакарандой, с солнцем в волосах – за год до того, как ее изгрыз рак, отнял волосы, а затем и жизнь. С того дня, как мэр впервые стоял над могилой Стеллы, минуло уже шесть лет, но он до сих пор тосковал о жене. Особенно в последние несколько месяцев, когда так хотелось поговорить, разделить груз сомнений, услышать, что ради очень хорошего можно сделать плохое и что Бог поймет и простит.

Телефон у ног зажужжал снова – будто затрепыхалось в последний раз умирающее насекомое – и умолк.

Мэр запрокинул голову и позволил холодному воздуху окатить с ног до головы. Кэссиди ощущал себя разбитым. Побежденным. Хотелось лечь на пол рядом со смятым пиджаком и заснуть, закрыть глаза, отрезать от себя обваливающийся, траченный молью мир и провалиться в блаженное забытье. Тут невольно позавидуешь пьяницам, которые хватаются за бутылку и топят в ней все свои беды. Но мэр недаром звался Кэссиди. Его имя присутствовало на половине городских зданий. Кэссиди не напиваются, не валятся на пол, забывая о долге. А его долг был огромен: и перед городом, и перед людьми, и перед вдовой, оставленной стоять в одиночестве над могилой мужа, и перед надвигающимся пожаром. Перед всеми и всем. Кэссиди ощущал себя пленником, связанным собственной кровью, именем, поколениями тех, чьи кости лежали в городской земле.

Он посмотрел на висевший над большим камином портрет. Глаза Джека Кэссиди сурово глядели через век истории, будто говоря потомку: «Я не для того возвел из ничего город, чтобы ты удрал и позволил ему умереть».

– Я знаю, – прошептал Кэссиди предку. – Я никуда не убегу.

Внезапно и резко забренчал телефон на столе. Звук старого латунного звонка вспорол тишину, эхом отразился от дубовых панелей и книг в кожаных переплетах, стоящих в шкафах вдоль стен. Кэссиди поднял с пола пиджак, просунул руки в рукава и вышел из прохладной струи вентилятора. В пиджаке мэр ощущал себя более официально. А для предстоящего разговора авторитетность наверняка потребуется в полной мере, каким бы он ни был. Мэр глубоко вдохнул, словно собираясь нырнуть в холодное горное озеро, и подхватил трубку.

– Кэссиди, – выговорил он глухо, будто его голос донесся издалека.

– Это Морган.

Сразу расслабившись, Кэссиди плюхнулся в кресло и спросил:

– Насколько скверно?

– Хуже некуда, – ответил начальник полиции. – Самолет.

Мэр закрыл глаза и кивнул. Он заподозрил это, как только увидел дым.

– Слушай, я позвоню нашему другу, уведомлю о случившемся, – сказал Кэссиди, естественно переходя на командный тон. – Мы все уладим, договоримся о компенсации. Аварии случаются. Самолеты падают. Уверен, он поймет. Уверен, он…

– Он не поймет, – возразил Морган. – Не захочет. Деньги тут не помогут.

Кэссиди моргнул. Он не привык, чтобы ему перечили.

– Но ведь он бизнесмен. А в бизнесе дела постоянно идут не так. Когда такое случается, всегда можно как-то компенсировать. Об этом я и говорю. О компенсации.

– Ты не понимаешь. Ничто уже не исправит случившегося. Уж поверь мне: не помогут никакие деньги. Нужно придумать что-нибудь другое. И это не телефонный разговор. Мне нужно возвращаться к пожару, но по дороге заеду к тебе в офис. Никаких действий, никаких звонков до моего приезда. О кей?




12


Малкэй свернул на шоссе к мотелю «Бест вестерн».

Оно вело через Глоуб, шахтерский городишко, видавший лучшие времена и живший в ожидании их повторения.

Хавьер оттопырил непомерные губищи и затряс головой, глядя на серый бетон и кирпич мотельного комплекса:

– Что, это все? Это все, на что тебя хватило?

Малкэй медленно повел джип по односторонней дороге, выходившей к стоянке под окнами номера, забронированного прошлой ночью на вымышленное имя. Малкэй избегал несетевых отелей и их фирменного гостеприимства, каким любят выделяться хозяева, обслуживающие отель сами. Малкэй не хотел хорошего обслуживания, особенного внимания. Не хотел совсем никакого внимания и предпочитал скучающего клерка на минимальной зарплате, который сунет ключ от номера, не отрывая взгляда от своего телефона.

Малкэй заглушил мотор, выдернул из замка зажигания ключи.

– Ждите пять минут, потом идите за мной.

– Пять минут? Какого хрена нам ждать целых пять минут?

– Потому что никто не обратит внимания на одного белого парня, входящего в номер. А если заходит белый парень с двумя мексиканцами, обратят внимание все. Потому что это выглядит будто купля-продажа наркотиков. Кто-нибудь может позвонить в полицию.

Малкэй открыл дверь. Жаркий воздух хлынул внутрь.

– Так что дайте мне пять минут, ладно?

Он вышел и сразу захлопнул дверцу, не дав Хавьеру времени ответить, затем двинулся к толстой серой двери с номером 22. С отключенным мотором и кондиционером в салоне быстро делается душно и жарко. Оба идиота усидят там минуты три, не больше. Но этого хватит.

Малкэй шагнул в сумрачную унылую комнату с парой бугристых кроватей и старомодным телевизором в деревянном корпусе. У дальней стены – проход на кухоньку, там же туалет и ванная. Стандартная планировка практически всех мотелей, где останавливался Малкэй.

Вынув телефон, он проверил вай-фай, запустил скайп, выбрал в контактах «Дом» и поднес к уху трубку.

Походивший на гроб кондиционер звучно рокотал под окном, шевеля серую штору, наполняя комнату прохладным воздухом и запахом плесени. За окном виднелся «чероки» с Хавьером на переднем сиденье. Рядом с джипом был припаркован темно-синий «бьюик-верано», покрытый слоем тонкой пустынной пыли. Прежде чем здесь остановиться, машина наверняка проехала не один десяток миль. Машина коммивояжера.

Звонок прошел. Голос Малкэя сообщил, что дома никого нет.

– Эй, папа, если ты дома – подними трубку, – проговорил Малкэй.

Послушал. Подождал. Ничего. Затем отключился. Нашел другой номер и позвонил.

Когда-то отец не вылезал из «бьюика», развозя сначала канцелярские товары, а потом лекарства по всему Среднему Западу. Сколько тогда было Малкэю? Десять или одиннадцать? Вряд ли меньше. К тому времени они уже давно жили вдвоем, без мамы. Каждое воскресенье отец заставлял парнишку мыть и полировать машину и давал пять долларов, которые предстояло растянуть на неделю. В понедельник утром на сияющей машине отец отвозил сына в школу, а потом отправлялся в разные города и края, чьи названия казались одиннадцатилетнему мальчику, не знавшему ничего причудливее и удивительнее, экзотическими: Оклахома-Сити, Де-Мойн, Шакопи, Омаха, Канзас-Сити. Старикан всегда возвращался по пятницам, забирал сына от тетки, а потом, когда стало ясно, что мама не вернется, от одной или другой своей подружки; и всегда его «бьюик» был покрыт пылью, как и припаркованный снаружи «верано».

Звонок прошел. На этот раз ответил голос отца:

– Оставьте сообщение. Я перезвоню.

– Пап, это я. Слушай, если ты не дома, так и оставайся не дома. Не надо пока возвращаться. Договорились? Позвони, когда получишь мое сообщение. Все в порядке, но ты, в общем, просто позвони.

Малкэй отключился. Нет, не все в порядке. Не так оно должно быть. Кто-то поменял запись. Отец пропал. Малкэй проверил время. Тио наверняка уже удивляется отсутствию звонка. Скорее всего, Тио уже знает. Следовало сказать отцу, чтобы тот уехал подальше на случай вот такого. Но люди Тио уж точно наблюдали за ним и в любом случае бы его схватили. С год назад один из ближайших помощников Тио пообещал федералам сдать большую партию наркотиков и нескольких ключевых людей в организации в обмен на иммунитет и новую жизнь. За день до отправки товара помощник услал семью подальше. Но люди Тио наблюдали. Федералы нашли помощника и его семью без голов, выложенными аккуратной линейкой в приграничной канаве. Было ясно, что хотел сказать Папа Тио: «Я все вижу. Или будь верным – или умри. А с тобой умрут все, кто тебе дорог».

Так что Малкэй не стал предупреждать отца. А теперь разбился самолет, отца не найти, все летит к чертям, а Малкэй должен летящее поймать и поставить на место, причем поскорее.

На боковом стекле «чероки» сверкнуло солнце – Хавьер открыл дверь и вылез наружу, спасаясь из превратившегося в пекло салона. Хавьер выглядел разъяренным. Вылез и Карлос, опустив голову и выпучив глаза. Оба заковыляли к номеру. Малкэй в жизни не наблюдал худшей попытки не выглядеть подозрительно. Когда в дверь тяжко заколотили кулаком, Малкэй выбрал из меню «Скайпа» новый номер и приложил к уху телефон.

– Открыто!

В номер вломился Хавьер:

– Что за хрень, оставлять нас в машине, будто пару гребаных кобелей!

Телефон щелкнул, соединяясь.

– Тио? – проговорил Малкэй тихо, но так, чтобы расслышал Хавьер. – Это Малкэй.

Хавьер застыл в дверях настолько внезапно, что ему в спину уткнулся Карлос.

– У нас проблемы с принятием груза, – глядя на Хавьера, продолжал Малкэй. – Самолет так и не показался. Мы ничего не получили. И не встретили вашего сына.




13


Соломон быстро шел по тротуару, держась в тени, чувствуя босыми ступнями теплые вытертые доски. Оглядываться ни к чему: будет слышно, если кто-то пойдет следом.

Пытаясь успокоиться, Соломон несколько раз глубоко вдохнул, и в ноздри вторглись все окрестные городские запахи: пыль, краска, битум, гниение. Все же освобождение из «скорой» – трясущейся, нагоняющей тошноту коробки – помогло обрести равновесие.

Но отчего же Соломон Крид так ненавидит заключение и так жаждет свободы? Может, он сидел в тюрьме, хоть это и не значится в НЦКИ? Не исключено, что его лишили свободы, не заключая в тюрьму.

Церковь сияла, словно освещенная изнутри, возвышаясь над всеми окрестными строениями: ратушей, музеем и величественным особняком, проглядывавшим сквозь ширму из жакаранд. Как и церковь, здание было крыто медью и выглядело столь же старым. Похоже, их построили одновременно. Остальные здания по обе стороны улицы смотрелись вариациями в том же стиле. В сувенирных лавках продавалось одно и то же: плывущая в заполненных жидкостью шарах взвесь золотых и медных хлопьев, карты с надписью угловатыми старомодными буквами: «Утраченное сокровище Кэссиди», футболки с названием города таким же шрифтом, и в каждой витрине – стопки мемуаров Джека Кэссиди.

Соломон вытащил из кармана свой экземпляр и с нетерпением принялся листать, отыскивая то, что могло бы разбудить память. Но, кроме дарственной надписи, нашел лишь единственный подчеркнутый абзац в самом конце:



Я всегда полагал, что в книге содержится указание, способное привести меня к богатству, но к тому времени, как я отыскал его и понял его смысл, стало уже слишком поздно. И потому я решил унести секрет сокровища в могилу.


Секреты, сокровища. Неинтересно. Соломон снова взглянул на дарственную надпись, написанную аккуратным гладким почерком, широким пером. Старомодный, официальный почерк. Соломон его не узнал. Текст книги начинался со слов:



Полагаю, на каждом нашедшем большое сокровище лежит проклятие: остаток жизни беспрерывно рассказывать о том, как же найдено сокровище.


Он читал на ходу, проникаясь судьбой Джека Кэссиди все больше от страницы к странице. Воображение заполнилось лицами и ужасами, встреченными Джеком Кэссиди во время его одиссеи по пустыне. В мемуарах было всего девяносто страниц. Соломон дочитал еще на полпути к церкви. Но зачем Джеймс Коронадо подарил эту книгу? Хотя, возможно, он и не дарил. А вдруг читающий ее сейчас – вовсе не Соломон Крид? Впрочем, он откуда-то знал, что имя настоящее. Оно подходило. Как и пиджак, на котором оно было вышито.

Соломон сунул книгу в карман и снова посмотрел на этикетку с надписью по-французски: «Этот костюм сделан на добрую память мистеру Соломону Криду».

Этот костюм…

Но почему остался лишь пиджак? Где туфли? И черт возьми, откуда умение читать по-французски? И умение читать с такой скоростью по-английски?

– Я Соломон Крид, – проговорил он по-французски.

Речь звучит удобно и уютно, выговор гладкий, густоватый, вязкий – южный диалект, а не северный, парижский.

Южнофранцузский! Откуда это знание? Как можно говорить по-французски, к тому же точно определить выговор, но не помнить, как его выучил, как говорил на нем, когда был во Франции? И был ли там вообще? Насколько же Соломон Крид потерял себя?

Мелкими буквами на краю этикетки значилось: «Fabriquе 13, Rue Obscure, Cordes-sur-Ciel, Tarn». Тарн. Озерный край. Юго-западная Франция, страна катаров. Департамент образован в 1790-м, после Великой французской революции. Столица – Альби, родина Тулуз-Лотрека. Там чудесный средневековый собор, он больше, чем церковь, к которой сейчас шел Соломон. Причем построенный из кирпича, а не из камня.

Соломон ударил себя по виску, чтобы унять шум в голове.

– Заткнись! – произнес он вслух, понимая, насколько безумным выглядит сейчас со стороны.