III

О! Голубой пар. Голубой
парок.
Как Кюхельбекер на морозе[9 - Наибольший любитель кофе среди поэтов «Золотого века» Кюхельбекер кроме оды «Кофе» написал стихотворение об ожидании Пушкина в промерзлой нетопленой квартире, чем предсказал более, чем за сто лет мироощущение сайгоновских обитателей.].
Все, что свистел ты на допросе
Под «яблонькой»[10 - «Яблонькой» называлось отделение милиции в начале Лиговского проспекта, напротив Московского вокзала, ближайшее к «Сайгону».] – Господь с тобой.
Кафе одно на всех – кто свой:
Как церковка на льдистом склоне.

Вон – в тот проспект на небосклоне
Нас тетки вымели метлой.




Сорняк



I

Душа измята. И заплакана аллея.
И утро шелестит русалочьим хвостом:
С Авророй расстаюсь, от поцелуя млея.
«Какого же рожна я оставляю дом?»
И ветра перезвон на музыку прилива.
Пожухлая листва. И электрички стук…
И мгла прозрачная, и согнутая ива.
Дрожание струны и деки долгий звук.


II

И распрямленный путь, холодный и пустой.
И бессердечие горизонтальных линий.
Ненужных мне ресниц коснулся ранний иней.
Смех электрический уносит ветер злой.
Душа помятая, душа – чертополох.
Он у обочин царскосельских вырос.
С корнями вырвана, летит душа на клирос,
Чтоб с грустью утверждать, что мир не так уж плох.


III

Все шелестел цветок под ветром, как другие,
Хоть не пускала свет еловая хвоя
Над нищей и сырой обочиной России —
Где Всадник! Без короны голова твоя.
А выметут сорняк из каменного храма,
И нищий слепенький, ладошку занозив,
Пойдет его нести. И пиво пить в розлив,
И стряхивать репьи. И злобно. И упрямо:
«Катись, Чертополох, по голому пути! —
Корнями изучай дорожную щебенку,

Бросаяся в глаза то маме, то ребенку,
(От их жестоких глаз и зверю не уйти)».


IV

Я плащ тебе дарю. Хоть пуг-виц нет на нем,
Носи, Душа моя. Пусть и покрой босяцкий,
Носи с достоинством, не кашляй под дождем,
Не стань гвоздичиной на кофточке у цацки!


V

Перекати-репей, по колющей стерне
Катись туда, где губы дня смыкаются у края,
Там светит между них росинка золотая,
Там вянут все цветы. Там я подобен мне.




Трамвай forever



I

Навсегда вези меня, по стуже,
Облизывая с рельсов снег, как мед!
Брызги сыпанутся из-под дужек.
Железо ободами запоет;
Рельсы вздрогнут – весть передавая.
Качнется под окошком вечный знак.
(В Петербурге стоит звать трамвая,
А только ждать его – бесполезняк).


II

Блеснув зеленоалыми очами,
Звонком ударил и прошел – сквозной:
Над фонарей оплывшими свечами
Унося рай окон золотой.
Луну оставил сиротливо снежным
Пятном, летящим отраженьем – в тучах.

Мчит далеко и мчит меня, певуче
Качаясь, словно вал над побережьем.

Следующее стихотворение я сделал в кузове «каблучка», а на следующий день мне встретилась девушка из этой песни.

Сказать больше нечего. Овидий был изгнан из Рима и стал солдатом в Молдавии.

Кузнечик был кастрирован за любовь к музам и у него остался только голос, которым он поет.




Гречанке


Привет, Элина.


Твоя чухоночка, ей-ей
Гречанок Байрона милей…

    Пушкин

У печальной гряды,
У прощальной воды,
Зря мне милое солнце восходит:
Нет следа твоих ног
Там: лишь пряди седы:
Волны с пеной у берега бродят.

Ты умчалась к вершине,
Ушел я к долине.
В тиши волна озерная дышит.
И вереск остыл
От наших тел горячих.
Мне Шотландии[11 - Вариант: Ингерманландии.] краешек ближе.

Сбережешь ли кольцо?
Сбережешь ли лицо,
Когда седину ты приметишь? —
Как снег, сверкает пепел

В огне кудрей твоих.
Только песню у порога ты встретишь.




Быстротечность


И маки, сохлые как головы старух,
Озарены с небес сияющим потиром.

    И. Анненский

Я принес тебе мак. И опал лепесток
В первый день. (Будто руку лизнул язычок.)
Поцелуем застыл на руке.

Но прошел еще день. Ночь прошла. День настал.
Вот второй лепесток отлетел. Он лежал
И от взгляда, и рук вдалеке.

День еще миновал, незамечен, пропал,
Может быть (может, нет?) лепесток;
А затем я увидел, что в стакане стоял
Просто голый ничей стебелек.

Не забыть мне никак, что я нес тебе мак
И легкий мотив напевал.
Не забуду уже. Вот шутник – лепесток
Покачался и в руку упал.




Жизнь прозрачна[12 - Иногда мне кажется, что сквозь наш мир просвечивает другой – гораздо реальнее.]



I

Капризно ангел злой и озорной
Явился мне – веселому поэту.


II

…Из пачки «Явы» выбрав сигарету,
Он начал потешаться надо мной:


III

Он дым в лицо пускал мне (я дрожал!)
Он – бабочками в комнате кружился
И сыпал на пол соль. И – ел с ножа.
Затем геранью цвел. И в рюмки лился,

А я не мог проснуться (не хотел?).
Я тосковал (о нем?) и улыбался,
Покамест он под потолком летел,
Покуда он по шторе забирался,

Я, вскинутый пружиной, сам взлетал (!)
И над кроватью в воздухе крутился.


IV

Меня веселый ангел убеждал,
Что это я во сне ему явился.
Я нервничал и жалобно грубил.
Табачный дым он скатывал в клубочек
И впихивал мне в рот. А я его любил.
А он и знал-то обо мне не очень.




Чашка


Душа заныла от потери тяжкой:
«Хоть чаю впредь не пей. Хоть сочиняй стихи».
Ксантиппа ахнула о кафель чашку.
Мою любимую. На мелкие куски.

Чу – шепот: «Да не куксись, ты, Сокрашка», —
Откуда-то. И пыли столб: «Апчхи!» —
И в синем воздухе поднялись пузырьки:
…Ко мне влетел – в улыбке вся мордашка —

Пенат: «Бери мой клей. Для чашек, ссор
Хорош он в абсолютно равной мере»,
Обмакиваю кисточку, не веря.

Мазок. И… «Боже мой! Фарфор-то цел стоит!»
Фиалка, как живая. Цел узор
По краю. Жалко – сеточкой покрыт.




Дань кокетству



I

Я ждал, зажавши в горсть букет плюс трюфли,
А вы (вот смерч!), у зеркала крутясь,
Все примеряли: платья, броши, туфли
И сотню выражений глаз.


II

Заждался встречи. По воде пруда
Пишу себе портрет волшебной краской.
Я вас пишу, и ожила вода,
Чему дивясь (аж вытаращил глазки),
Воробушек залетный чиркнул: «Да-а!»


III

Вот ты идешь… Заглядываешь в пруд,
Увидела свое изображенье.
Дрожит, живет любовью изумруд
Немой воды. Ты смотришь. Ни движенья.


IV

Застывши, ты глядишься в свой портрет
И полагаешь: видишь отраженье.
Ну, красота теперь уж не секрет.
Не зря ты долго с зеркалом сражалась,
Не попусту искусно наряжалась:
«А ну скажи: красавица я, нет?
А ну мне в ноги!» И тебе в угоду
Сигаю в воду. Пузыри вокруг.


V

Все Ваше платье в пятнах, chere ami.




Жаль


Вы горько плакали, мне сделалось Вас жаль.
Вкруг Ваших плеч я обернул, как шаль,
Свою любовь, расшитую цветами!

Вы улыбнулись и затрепетали,
Утерли слезы. Горе позабыли.
Вы шаль мою по праздникам носили.

Был жаркий месяц май (прошло сто лет).
Мою любовь Вы превратили в плед,
И грелись в нем у старого камина.

Под пианино нежно, зло, картинно
Шутили Вы о пышности соцветий
На старом Вашем, теплом, верном пледе!..

Однажды, возвратясь издалека,
Я постучал в Ваш дом. Вы отворили.
Мне вспомнилось: я был с букетом лилий.

И что ж, я замер… у половика,
Я понял, что прошло еще сто лет,
Что износили Вы Ваш старый плед!

Пришлось войти, не вытирая ног.
Я выпачкал блестящий Ваш паркет.
Простит мне полотер. Прости Вас Бог.




Низвержение Кибелы



I

Афродита, прощай.
Порвались кружева
Облаков на плечах.
Золотая листва…

Глаз густых синева —
Глубина холодна.
Афродита, прощай.
Остаешься одна.

Вслед моей одиноко —
Зеленой звезде
Машут крылья твоих
Львов, белей лебедей,

Всех контральто нежнее
Зовущих людей.


II

Афродита! Прощай.
Афродита, старей.
Афродита, седей,
Афродита… болей.

Афродита чумы
И печали моей;
Афродита. Прощай.
В черный кубок налей

Поздний крик
Потерявших меня журавлей.
Тридцать грамм:
И, пшла вон, Афродита!

Я продолжаю писать стихи.

Родился я в 1962 г.




Пьяный скворец



I

Лодка тела пернатая, – Ласточка! – спляшешь со мной?
В сердце – бьют, как в пробоину, ветры хрусталь ной волной.


II

Под крылом оставляя дома, и шоссе, и лесок,
Умереть: упоительный случай в рассветный часок,
И, как пьяный скворец, в небеса возратиться домой:
«Айне кляйне», – свистя, – «Нахт Мужик», – в переводе «на мой».[13 - Поклон В. А. М. и И. А. Б.]


III

Подражал я и ветру и ангелу, кто б ни летел,
И любил возвращаться как с неба, с чужих берегов.


IV

В аккуратно сколоченных гнездах: их данью считая рабов
И, не в силах вить гнезд, на огромных березах я пел.


V

Я носил с собой песни: их березовый жаждал орган.
И лишь бабочек Самых Красивых – подруги к ногам
(А не так, как другие) я нес, крыльев им не вредя.


VI

И однажды-раз, мертвые петли крутя,
Я очнулся с петлей на ноге.
Озверевшие дети взялись
За мое воспитание: им Битлов повторял я на бис.


VII

И спиртное подмешивали мне (для смеху) в питье;
И, когда я им спел, – сжали пальцами тело мое.


VIII

Что-то смолкло в органе, ах! Ласточка, я не шучу.
Словно пьяный скворец. Без скворечника. В небе молчу.




Мать богов



I

Увы, если честно, не стерся во мне,
Твой образ, Красава.
А мне бы хотелось. Но образ во мне,
О Яхве, когда он сотрется?


II

Ты, будто по полю, по небу плясала,
И листья роняла.
Осенние листья, и летние листья,
И клейкие даже весенние.


III

Ты длинные струи дождиные
Вплетала в хвосты лошадиные,
В их серые жесткие волосы,
В их потные спины. Все грузчики пьяны.


IV

У красной рябины
Лежат, леденея, стаканы.
Зачем чертит молния в небе фигуру?
Все пьяны, Красава.


V

Не хватит ли бегать фигурке моей
По бурому в каплях полю осеннему?
Не хватит ли голосу тонко кричать:
«Увы мне, увы мне!..»




Анекдот



I

Мне хочется (прости-прощай!) обратной съемки,
Тех мягких дней, где чувства гибки, а не ломки,
Где всех не тьма зовет, а так себе – альков.
Квант окончания ужасен между слов.


II

Что до моей судьбы – уже случились роды,
А значит, есть уж всё. Мне есть чего терять:
Болтливость пьяного и деньги на невзгоды,
Квант окончания, механику утрат.


III

В душевной чистоте и живости кладбища
Что я? Что мне теперь сказать жене?
Не до конца и не вполне: «Не по вине,
Не по вине, но чересчур большой винище —
Прости-прощай,» – сквозь запах гноя и винища,
Не распадаясь, умирая.
Квант окончания желаешь ли ты длить,
Моя небесная ладья, ладья слепая?
Язон, ведь квант назад еще дрожала нить!


IV

Ты, милый Пушкин наш, Вы, Дельвиг дорогой,
Простите нежный блеск неважных имитаций.
Они невольны, как в период менструаций
Соитие с чужой женой.

А знать бы, как они, бывают ли у Граций,
Да сразу ли у трех, аль плачут по одной?

Ленинградец.




Памятнику на Пушкинской



I

Что – шмотки? Холодильный институт…
И сквер напротив (он теперь застроен).
Ребята вечно собирались тут
(Там был футбольный корт такой устроен
Для потных мужиков и пацанов),
И в общем-то хватало мне штанов.


II

…Но не совсем. Я помню: парень Рафка
Носил пиджак. И я – балдел. – Пиджак! —
Без хлястика с двойным разрезом сзади.
Он прыгал через стенку. Бога ради! —
Как здорово. (И в драку он вступал).
И я тогда в милицию попал.


III

Еще Панама. Этот клеш на нем!
Как я мечтал о Подлинной Свободе!
О брюках клеш. О пиджаке Таком;
И о холодном воздухе ночном.


IV

Как я мечтал… Что делать мне теперь?
Что было нужно: вечно не сбывалось.
Том Пушкина, зачем Ты был?
Поверь,
Над Ним печально молодость умчалась.


V

На клеше сочинял я бахрому.
Из хлопка выдирал-сидел по нитке.
Зачем читал я Пушкина в избытке!
Зачем не жил как люди?
Почему?


VI

Зачем вполсилы дрался и любил!
Что смысла бабам в рифмах принужденных?!
Зачем? Зачем у тополей зеленых
Я на дворе так мало водки пил?!


VII

Что, милый Пушкин, сделал ты со мной?
(Уж смысла сердце в жизни не увидит)
А ведь солдат ребенка не обидит!)
А ты?
Ты – камер-юнкер отставной…


VIII

Зачем меня! – Что я тебе, тунгус?
Ты заставлял читать, не разбирая
От слез? Ты открывал ворота рая.
С тобою я до Ада доберусь,


IX

Ты – вещь носильная. Я жизни не узнал —
И выше пестрой клетчатой рубахи
Не поднимается мой идеал.
Из-за тебя бывал я битым в драке.
Из-за тебя с девицами не спал
(Как ни смешно). В тюрьму попал (почти)
Из-за тебя. Уж ты меня прости.


X

Зовя навстречу смерть, дурную гостью,
Кто шел – как с кистенем – с чугунной тростью?
А женщин у друзей кто отбивал?
А кто их обнимал и целовал?


XI

…В приливе чувств своих (ненастоящих),
В своих очечках, мимо лож: блестящих,
Что делал здесь дешевый твой герой?!
Что делать?
А!?
Холодною порой, ох,
Подло в Петербурге оказаться
Твоим тунгусом, Пушкин. Лет в пятнадцать.
…Ты не сменил мне: душу, жизнь и вкус.
Прости мне, Бюст. Я больше не тунгус.

В 1981 – окончание ленинградского электромашиностроительного техникума, осенний призыв в армию. Связь. ДМБ 1983.




Лучше поздно, Вячеславушка



I

Крест. Мы – в гостинице. Края
Белы – как снег – у занавески.
…Крестится завтрашняя крестная моя
На купола в закатном блеске…


II

Как плещется река! Возвышенней колонн
Парят здесь севера березы:
Тонки – как травы. Белы – как воздух,
И обрамляет лес
Крутой песчаный склон.
И дышут серебристо козы.


III

Когда я здесь, и слышу речь: слеза близка
К реснице… невзначай стекает…
Нет. Нет во всей России чище языка.
Так чист в младенчестве бывает.
…А не поют былин: забыт их древний слог;
Крестьянин пьяный пихты сжег.
На иглы желтые с печалью небо смотрит,
Вы, ангелы, плывете над страной своею
Спаленной? Может быть, лишь боль и гнев
Объединили с равнодушьем власть над нею
И звавший небо позабыл напев?


IV

Забылись голоса лесистых берегов:
Хранят ли паперти свои приходы? Звоны?
…Вот: только нищие вокруг под Святый Кров
Ползут. Им надо денег исступленно;

И с ними входим вместе мы в Господень храм
Мы: с крестной восьмидесятилетней
(С окраины комяцкой, дальней, бедной, —
Голубушка – до слез дивится фонарям:
В них видя Дурь и Расточенье.)
«Кой веки в церковь…» Взгляд блестит,
А службу чуть-едва стоит!

Все ближе Божий раб крещенью.

Кого сравнит с собою глупый неофит —
Отца и дом забыв, – гулял из молодецтва.
И вот по правое плечо она едва стоит:
Старушка душу лбу вернув: пропажу детства.


V

Соль Вычегодская… Кораблик небольшой…
Два храма на берег монашенками сходят…
И за дорогой водяной
Из тучи месяц в небо входит.




Устюжские страдания

или Симплегады[14 - Если перевести китайский перевод данного стихотворения обратно на русский, то заглавие оного будет звучать так: «Размышления двоеженца над хрустальной рюмкой с орнаментом».]



I

Где на узком брежку меж хрустальных горошков две невесты стояло