Федеральный закон «Об основах охраны здоровья граждан в Российской Федерации» не содержит самого понятия материнства. Обратимся к иным правовым актам. Статья 48 Семейного кодекса РФ содержит общее правило: «Происхождение ребенка от матери (материнство) устанавливается на основании документов, подтверждающих рождение ребенка матерью в медицинском учреждении, а в случае рождения ребенка вне медицинского учреждения на основании медицинских документов, свидетельских показаний или на основании иных доказательств». Таким образом, материнство связано с происхождением ребенка от матери.

Примечательны определение Конституционного Суда РФ от 19 января 2010 г. № 151-О-О, предметом рассмотрения которого стали статья 4 Закона Рязанской области от 3 апреля 2006 г. № 41-ОЗ «О защите нравственности детей в Рязанской области», согласно которой публичные действия, направленные на пропаганду гомосексуализма (мужеложства и лесбиянства), не допускаются, и статья 3.10 Закона Рязанской области от 4 декабря 2008 г. № 182-ОЗ «Об административных правонарушениях», согласно которой публичные действия, направленные на пропаганду гомосексуализма (мужеложства и лесбиянства) среди несовершеннолетних, влекут административную ответственность в виде штрафа. Не вдаваясь в подробности, укажем лишь на изложенное в решении понимание: «…семья, материнство и детство в их традиционном, воспринятом от предков понимании представляют собой те ценности, которые обеспечивают непрерывную смену поколений, выступают условием сохранения и развития многонационального народа Российской Федерации, а потому нуждаются в особой защите со стороны государства».

Обратим внимание на еще одно определение Конституционного Суда РФ от 15 мая 2012 г. № 880-О «Об отказе в принятии к рассмотрению жалобы граждан Ч. П. и Ч. Ю. на нарушение их конституционных прав положениями пункта 4 статьи 51 Семейного кодекса Российской Федерации и пункта 5 статьи 16 Федерального закона “Об актах гражданского состояния”»


. Поводом для рассмотрения стала жалоба супругов об оспаривании конституционности положений российского законодательства, устанавливающих требование о необходимости представления согласия суррогатной матери на запись указанных супругов родителями ребенка. В основе был «конфликт интересов» с суррогатной матерью, которая записала ребенка «на себя» и своего бывшего супруга (с его согласия). По мнению заявителей, такой порядок противоречит статье 19 (принцип равенства перед законом и судом) и статье 38 (части 1 и 2) Конституции РФ.

В резолютивной части Конституционный Суд признал жалобу неприемлемой, фактически подтвердив конституционность существующего порядка записи родителей ребенка от суррогатной матери. В основу решения положены следующие доводы. В центре – необходимость обеспечения защиты ребенка ввиду его физической и умственной незрелости. Соответственно, семейное законодательство, конкретизируя положения Конституции РФ и актов международного права, исходит из необходимости укрепления семьи. Развивая данное положение, Конституционный Суд РФ процитировал основные начала семейного законодательства (статья 1 Семейного кодекса РФ), а также сослался на свое постановление от 15 декабря 2011 г. № 28-П


, в котором подчеркивалось: «Государственная поддержка семьи, материнства, отцовства, детства, направленная в том числе на повышение уровня рождаемости, предполагает наличие правовых механизмов, которые обеспечивали бы институту семьи эффективную защиту, адекватную целям социальной и экономической политики Российской Федерации на конкретно-историческом этапе, а также уровню экономического развития и финансовым возможностям государства».

Конституционный Суд РФ признал, что значимым средством обеспечения интересов семьи, материнства, отцовства, детства, как и конституционного права каждого на охрану здоровья и медицинскую помощь, являются в настоящее время вспомогательные репродуктивные технологии (в том числе суррогатное материнство). В то же время в определении подчеркивается, что законодатель, осуществляя правовое регулирование в сфере использования репродуктивных технологий, обладает широкой свободой усмотрения в выборе мер защиты здоровья граждан, семьи, материнства, отцовства и детства и определении условий и порядка их предоставления. Сделана ссылка и на необходимость обеспечения баланса между конституционно защищаемыми ценностями, публичными и частными интересами, соблюдения при этом принципов справедливости, равенства и соразмерности. Далее Конституционный Суд РФ фактически воспроизвел «правовую формулу» программы суррогатного материнства, сделав вывод: «Указанная модель правового регулирования, не будучи единственно возможной, не выходит за пределы правотворческих полномочий федерального законодателя».

К указанному определению представлены два особых мнения, что следует признать значимым фактом, поскольку их написание стало достаточно редким. В особом мнении судья С. Д. Князев обратил внимание, что законодатель остается безучастным к интересам лиц, чьи половые клетки использовались для оплодотворения женщины, вынашивающей плод (что влечет нарушение баланса конституционных ценностей и умаления прав и законных интересов не только генетических родителей, но и ребенка, рожденного в результате применения соответствующей ВРТ). С. Д. Князев берет за основу медико-биологическую точку зрения. Является неоспоримым тот факт, что генетически ребенок – потомок родителей-заказчиков, а не женщины, которая его родила (это не может перечеркнуть «природных» прав). Судья также указывает на целевое предназначение суррогатного материнства, которую перечеркивает выбранная законодателем модель правового регулирования – приоритет интересов суррогатной матери, а не лиц, нуждающихся в преодолении бесплодия. Кроме того, подчеркивается конституционный приоритет интересов семьи, а с учетом создания психологического комфорта для ребенка – приоритет полной семьи. В особом мнении отмечается: «Вследствие этого трудно, если последовательно руководствоваться упоминавшимися конституционными нормами, тем более понять, почему, разрешая прибегать к услугам суррогатных матерей лишь лицам, состоящим в браке, закон абсолютно безучастно относится к тому, что решение суррогатной матери относительно юридического определения родителей ребенка во всех случаях является окончательным, даже если его следствием будет воспитание ребенка в неполной семье». Напомним, что в рассматриваемом деле отцом ребенка был записан (с его согласия) бывший супруг суррогатной матери. С. Д. Князев напоминает и о необходимости защиты конституционных интересов генетических отцов. В итоге судья правильно отмечает наличие неопределенности в вопросе соответствия существующей модели регулирования суррогатного материнства Конституции РФ. Это влечет за собой востребованность в оценке конституционности института суррогатного материнства в целом, от чего Конституционный Суд уклонился, отказав заявителям в принятии их обращения к рассмотрению.

Особое мнение судьи Г. А. Гаджиева также строится на поиске баланса интересов, в центре которых должны быть интересы ребенка. г. А. Гаджиев согласен с выводом предыдущего автора особого мнения, что приоритет интересов суррогатной матери далеко не бесспорен. Отправной точкой выступает сомнение в том, что суррогатная мать является матерью в конституционном смысле, «т. е. в рамках статьи 38 Конституции Российской Федерации, которая предполагает защиту материнства». Судья как бы кладет на чашу весов существующий правовой принцип «mater est quam gestation demonstrate» («мать определяется беременностью) и определение происхождения человека путем установления тождества генов. Склонение к одному или другому означает толкование статьи 38 Конституции РФ, посвященной принципу охраны семьи, материнства и детства.

Как видно, Конституционный Суд РФ уклонился от оценки конституционности самой программы суррогатного материнства, поэтому и был взят за основу принцип свободы усмотрения государства в столь спорном вопросе. Указанное определение представляет общую конституционную оценку такого явления, как суррогатное материнство. Но в настоящий момент не ясно, как соотносятся между собой материнство в традиционном понимании (такое видение изложено в упомянутом выше определении от 19 января 2010 г. № 151-О-О) и суррогатное материнство с точки зрения заявленных конституционных ценностей.

Уклонение от понимания материнства также присутствует и в различных научных исследованиях, имеющих узкую направленность, приближенную к заявленной тематике. Так, О. В. Соколова


представляет лишь общие выводы о значимости государственной защиты материнства и принятии специального федерального закона «Об основных гарантиях защиты материнства и детства в Российской Федерации». О. В. Кузнецова


также не добавляет ясности в понятийном аппарате, выделяя лишь общие фразы о важности защиты материнства как на конституционном, так и на отраслевом уровне. Например: «Конституционно-правовые гарантии защиты семьи, материнства, отцовства и детства рассматриваются как правовые средства, обеспечивающие реализацию того или иного права человека и гражданина. Выделяются общие, материальные и юридические гарантии».

О. С. Ростова


делала попытку представить исторический аспект охраны материнства, указывая, что в социалистическом обществе впервые в истории на практике формируется новая модель статуса женщины: супруги, матери, труженицы. Но в конечном итоге лишь есть констатация общеизвестного факта: «Правовая охрана материнства и детства осуществлялась путем принятия системы мер государственного регулирования, направленных на поощрение материнства, охрану интересов матери и ребенка, создание наиболее благоприятных условий, обеспечивающих полноценное физическое и духовное развитие ребенка».

М. В. Киселева


рассматривает материнство как объект уголовно-правовой охраны, концентрируясь на вопросах защиты жизни человека с момента оплодотворения яйцеклетки: «Умышленное противоправное причинение смерти другому человеку на любой стадии его развития следует считать преступлением. При этом умышленные преступления против жизни эмбриона (плода) не должны относиться к преступлениям небольшой тяжести, так как это нивелирует приоритеты и ценности, провозглашенные ст. 2 Конституции РФ». Автор предлагает также выделить убийство беременной женщины в качестве самостоятельного особо квалифицированного состава преступления (ч. 3 ст. 105 УК РФ), новую редакцию нормы об ответственности за незаконное производство аборта.

Т. С. Гусева


делает основной акцент на развитии социального законодательства, но при этом отталкиваясь от некоторых общих понятий. Например, сформулировано базовое определение понятия семьи как совокупности лиц, связанных браком, родством, свойством, принятием детей на воспитание или совместно проживающих и ведущих общее хозяйство. Материнство, отцовство и детство рассмотрены, во-первых, как взаимосвязанные правовые категории; во-вторых, как правообразующие факты-состояния, выступающие основаниями возникновения определенных видов социально-обеспечительных правоотношений; и, в-третьих, как социальные риски, создающие для семьи угрозу материальной необеспеченности.

С. Е. Вавильченкова


лишь констатирует ухудшение демографической ситуации, общего состояния защиты прав и интересов граждан в сфере материнства, детства и семьи в Российской Федерации. Одним из способов исправления ситуации представляется введение налога на бездетность. Автор отчасти затрагивает и суррогатное материнство, которое в большей мере исследовано в других научных исследованиях: С. П. Журавлевой


и Е. В. Стеблевой


. Но ни в том, ни в другом авторы не проводят грани между материнством в классическом понимании и суррогатным материнством, представляя репродуктивную технологию как данность. Они уточняют отдельные положения российского законодательства, фантазируя на тему содержания договора о суррогатном материнстве. С. П. Журавлева вводит понятие генетических (биологических) родителей, к которым необходимо отнести мужчину и (или) женщину, из половых клеток которого (-ой, – ых) сформировался эмбрион и носителем генотипа которого (-ой, – ых) является его (ее, их) будущий ребенок. Е. В. Стеблева представляет собственное определение суррогатного материнства, под которым следует понимать правоотношение между суррогатной матерью и генетическими родителями (супругами, женщиной и мужчиной, не состоящими в зарегистрированном в установленном законом порядке браке, незамужней женщиной), возникающее в связи с имплантацией в ее организм эмбриона, полученного при проведении процедуры экстракорпорального оплодотворения с использованием половых клеток генетических родителей, в целях вынашивания и рождения для них ребенка.

Суррогатное материнство заставляет пересмотреть устоявшийся в праве принцип «mater est quam gestatio demonstrate» («мать – та, что произвела ребенка на свет»). Как видно из первичного определения, представленного выше, материнство – особая возможность женщины производить ребенка на свет, быть продолжательницей рода человеческого. Здесь необходимо отметить, что рождение ребенка не является точкой отсчета материнства. Это именно возможность, которая принадлежит каждой женщине в силу ее природы. Рождение ребенка означает реализацию данной возможности, которая фактом рождения не исчерпывается и по отношению к конкретному ребенку переходит в длящиеся правоотношения. Материнство при этом не прекращается ни по достижении совершеннолетия детей, ни при отказе от родительских прав или их лишении. Даже отсутствие возможности самостоятельно продолжить род и произвести на свет потомство не ликвидирует самого материнства. Оно может реализовываться в других формах: усыновлении (удочерении), а также рождении с помощью вспомогательных репродуктивных технологий. В каждом случае «обхода» биологической проблемы возникает именно материнство, а не что-то иное, имеющее самостоятельное название и подпадающее под какое-то индивидуальное правовое регулирование.

При усыновлении в силу статьи 137 Семейного кодекса РФ усыновленные дети и их потомство по отношению к усыновителям и их родственникам, а усыновители и их родственники по отношению к усыновленным детям и их потомству приравниваются (выделено автором – прим. г. Р.) в личных неимущественных и имущественных правах и обязанностях к родственникам по происхождению. Часть 2 статьи 137 устанавливает: «Усыновленные дети утрачивают личные неимущественные и имущественные права и освобождаются от обязанностей по отношению к своим родителям (своим родственникам)». В то же время биологическое родство, которое нормой права прекратить невозможно, обусловливает наличие особой связи (кстати, не только генетической) между матерью и рожденным ею человеком (вне зависимости от его возраста и места нахождения).

Именно такое признание влияет на политику европейских стран, отказывающихся от анонимности при усыновлении (удочерении) и при осуществлении вспомогательных репродуктивных технологий. Примером изменения политики может служить Великобритания – одна из первых стран, в которой был принят закон, посвященный вспомогательным репродуктивным технологиям (ВРТ). Анонимность донора рассматривалась как принцип, вытекающий из права на неприкосновенность частной жизни. Первое документально засвидетельствованное оплодотворение с помощью спермы донора произошло в 1884 году в Филадельфии. Первоначально ни муж, ни жена не были проинформированы об этом врачом, впоследствии истина была раскрыта, но только супругу. Считалось, что это только может навредить всем участникам репродуктивной программы. В некоторых клиниках в середине ХХ в. практиковали смешивание спермы супруга и донора, чтобы вопрос об отцовстве ребенка оставался тайной. В настоящее время такая практика будет однозначно признана неэтичной, а с учетом достижений в области генетического тестирования – бессмысленной


. В условиях анонимности донорами спермы в Великобритании чаще всего были студенты, получавшие вознаграждение под жаргонным названием «beer money» (деньги на пиво). Однако в начале ХХI в. стало шириться движение за право на получение информации о генетических родителях. Первым ответным шагом стало создание открытого банка спермы. «Дети из пробирки» получили право на общее описание своего прародителя


. В 2004 году министерство здравоохранения Великобритании запустило программу UK DonorLink, в рамках которой все доноры генетического материала могли зарегистрироваться, а дети «из пробирки» – получить информацию о своем биологическом родителе, а также о братьях и сестрах. Согласно правилам программы, доступ к этим данным могли получить только граждане, достигшие 18-летнего возраста


. С инициативой отрицания всякой анонимности в осуществлении ВРТ выступил Британский совет по лечению бесплодия. Этому способствовали медицинские данные, что целый ряд болезней имеет под собой генетическую основу. Изучение здоровья донора на протяжении длительного времени позволит избежать многих заболеваний у его потомства. Результатом инициативы стало внесение изменений в законодательство. С июля 2005 г. дети, зачатые в Великобритании с использованием донорских яйцеклеток или спермы, по достижении ими 18 лет получат право узнать своих биологических родителей. Министр здравоохранения Мелани Джонсон так прокомментировала изменение концепции: «Интересы детей превыше всего. В наше время, когда технологии постоянно развиваются, человеку необходимо знать свое генетическое прошлое»


. По оценке ряда экспертов снятие анонимности привело к уменьшению числа доноров, хотя тенденция к стойкому снижению была и до отказа от анонимности. Количество доноров упало на 40 % за 15 лет. В 1991 году было зарегистрировано 503 донора спермы, а уже в 2000 году, согласно официальным данным, их было только 325


. Клиники, специализирующиеся на ВРТ, практически сразу ощутили нехватку донорского материала


. В начале действия нового правила проходили небольшие акции протеста, в том числе имеющие комический характер. Так, актер Денни Робинс, написав плакат с призывами сдать сперму, пришел под двери Парламента Великобритании и попытался организовать сдачу спермы кем-то из парламентариев: «Я был очень разочарован, никто из них не согласился. Люди, которые лишили права на приватность тысячи мужчин, с очень большим рвением охраняли свое»


. Кстати, аналогичным способом привлечь внимание к проблеме отказа от анонимности доноров (доступ к сведениям о доноре предоставлен детям по достижении 18 лет) воспользовались медики одного из центров ВРТ в Мельбурне (Австралия), предложив стать донорами депутатам законодательного органа


.

Изменение закона повлекло в Великобритании изменение образа донора. Сейчас это стал работающий мужчина старше 40 лет, в большинстве случаев имеющий семью и детей. Проведенное в октябре 2006 года в Манчестере (где не отмечался дефицит потенциальных доноров) исследование показало, что сами доноры, сознательно теперь идущие на данный поступок, с пониманием относятся к новым правилам и поддерживают их. Одновременно это поменяло и отношение к донорам со стороны клиник ВРТ


. Перемена правил позволила отсеять случайных граждан, для которых донорство – лишь способ поправить материальное положение.

Принцип анонимности отменен в Финляндии, где всех доноров заносят в специальный регистр, для того чтобы финские «дети из пробирки» в будущем могли узнать (если захотят, конечно), кто были их биологические родители