– Конечно. – Подняв крышку, я обработала ее антисептиком. Пистолет так и притягивал мой взгляд. – Извини.

Вадим не ответил. Нас снова разделили тишина и занавеска.

Теперь я стараюсь вести себя тише. Крадусь по дому на цыпочках, оглядываюсь. Проверяю, не мешаю ли.

Чуть позже, когда Вадим ушел в ванную, я заглянула в его планшет. На рабочем столе были открыты несколько окон. Первое – статья под названием «Правила поведения при ядерном ударе с орбиты». В других перечень погибших, марсианские зоны отчуждения, что делать с мигренями, влияние резкой разгерметизации корабля на организм.

Как же сильно Вадим боится! Его мысли заняты пережитым ужасом. Его тело – напоминание войны и плена, источник боли. Как тут вернешься к прежней жизни?

Надеюсь, когда-нибудь мы сможем это сделать.



12.06.2216

Странно, но сейчас мне очень легко писать об этом, хотя всего час назад я думала, что покончу с собой.

Теперь мне спокойно.

Теперь у меня есть план.

Все началось с новостной передачи. Показывали повторное открытие шахт, землян на их фоне, ленточки, флаги, цитаты из новых соглашений по экспорту. Затем репортаж с годовщины поселения городка на юге, какие-то мексиканские пляски. После тональность изменилась. Пестрые костюмы уступили подтянутому ведущему в военной форме, а на фоне за его спиной показали что-то темное, растекшееся и размытое цензурой.

Я не сразу поняла, что вижу человеческие останки.

«Найдены тела мужчины, женщины и двоих несовершеннолетних…» – сказал ведущий. Я покачала головой. Убийство. Неужели кому-то на Марсе не хватило войны?

Вадим тоже следил за репортажем. Его изможденное лицо не выражало эмоций.

«…Следствие полагает, что убийство совершено хозяином дома, Рикардо Бовио, капитаном Пятьдесят Первой дивизии МВКС в отставке. Он выстрелил в жену и детей из строительного расщепителя, после убил себя. Незадолго до происшествия у него диагностировали хроническую депрессию и…».

Я выключила телевизор. Еще несколько мгновений Вадим продолжал смотреть в пустой экран, затем опустил взгляд. Пальцы заскользили по планшету. Вновь ускользнул в Сеть. Смотреть на это не осталось сил.

– Как думаешь, сможешь выйти на работу в конце лета? – Я не хотела давить, но прозвучало все равно натянуто. – Ты же герой войны, тебе с радостью предоставят место в НИИ. Нам требуются техники, грузчики…

Колкий взгляд Вадима приковал меня к месту.

– Я что, похож на грузчика?

В таком состоянии и правда не походил. Лишь бы не подумал, что я над ним издеваюсь. Просто… Просто марсианин должен работать, это в нашей крови. Выживает лишь то поселение, где все трудятся на благо общего дела. Особенно если речь идет об отдаленном поселении вроде нашего.

– Это же для начала, – я постаралась исправить положение. – Потом мы найдем что-то другое. Может, переедем. Ты бы хотел переехать? Куда-нибудь на север, а? Было бы здорово.

Я предложила еще много чего – вывалила все, о чем думала последние дни. Вадим внимательно меня выслушал.

– А смысл? – ответил в итоге и почесал след от шлема. Эта длинная полоса от уха до кадыка, давняя мозоль, не давала ему покоя. Вадим все время трогал ее, словно она зудела.

– Смысл в том, чтобы жить дальше. Все ведь закончилось. Мы заключили мир, теперь пора быт налаживать. – Я попыталась улыбнуться, но улыбка упорно бежала с лица. – Помнишь, мы детей хотели? Дом построить…

Вадим неуловимо изменился. Теперь он походил на взведенное ружье.

Он вскочил, грохнув стулом, придвинулся в два шага. Ухватил меня за горло, так сильно, словно не было месяцев в невесомости и плену.

– Ты что, не понимаешь?! – проорал.

Я закричала в ответ:

– Больно! Отпусти! – Стукнула его по руке, но он не отпускал. Металлические пальцы сжались, перед глазами поплыли круги. За кругами блестели оскаленные зубы.

– Не окончено ничего! Не прекратят они! Опять прилетят, через год или два. Бомбить будут, слышишь? Бомбить! Не остановятся, пока не сделают все по-своему. Ты видела, как из людей мясо делают?

Я зажмурилась, помотала головой. Нет, конечно нет, откуда мне видеть такое?

– А я видел! – Вадим все орал, будто хотел докричаться. Сжимал пальцы сильнее, казалось, кожа на шее вот-вот лопнет. – Я! Видел! Ты здесь детей растить собралась? Чтобы их взрывали? Чтобы перестреляли?

Он толкнул меня к стене, и я крепко ударилась затылком.

– Вадим, пожалуйста… – прошептала, но он не слышал. Он вообще находился не здесь, не со мной: злые глаза блуждали, не видя. Крылья носа подрагивали.

– Как они со мной обращались, ты меня спрашиваешь… – Он усмехнулся. – Знаешь, как они пытают? Сначала одно g, потом добавляют еще одно, и еще, пока тебя по полу не размазывает, пока под себя не сходишь. Кожа с костей слезает. Вот такие они, союзники с Земли. Вот такие они.

Он отпустил так неожиданно, что я села на пол. Ноги не держали. Его блестящий кулак у моего носа сжимался и разжимался. Вадим думал, ударить меня или нет. Я не видела его лица, боялась поднять голову, но знала – это так. Сейчас, если попробую пошевелиться или что-то сказать, он ударит, достаточно намека на повод.

Вадим отшатнулся, качнувшись, будто враз растерял все силы. Провел рукой по взмокшему лицу, упал обратно в кресло и затих. Я бросилась прочь, втиснулась в ванную и задвинула дверь. Ослепшая от слез, крутанула кран. Тот подался с ржавым писком, но вода не пошла. Опять перебои.

Без сил, я опустилась на крышку унитаза и уперлась лбом в податливую стенку душевой кабины. Шею саднило. Было холодно, ветер глухо бормотал за фильтром вентиляции, и в этом бормотании чудились слова, какая-то древняя марсианская брань.

Я чувствовала себя жалкой.

Я не знала, что делать. Куда бежать, когда на сотни километров вокруг лишь пески?

Когда я вышла, Вадим уже спал, раскинувшись на кровати. Планшет лежал у его руки, красная точка тихо мерцала в углу тонированной пластины. Новое сообщение.

Конечно, я открыла. Я же должна была понять, что происходит с ним, с нами. Переписка велась с каким-то бесполым ником. Фото в чате тоже не было, пустой квадрат, но из сообщения стало понятно, что пишет женщина. Упоминались какие-то общие вылеты, какая-то ночь и «только ты знаешь, каково мне». В более ранних сообщениях Вадим тоже что-то вспоминал. Не меня, обо мне он не упомянул ни разу.

Этого было достаточно. Вернув письмо в «Непрочитанное», а планшет на кровать, я села у окна. Кресло успело промяться, принять форму Вадима. Я не была против этого.

Я против того, что другую форму принял Вадим. Форму, которую из него вылепили война и армия. Которую придала незнакомая мне женщина. Она шлет приветы из другого полушария, как будто его знает.

Ярость поднялась теплой пеной и опала. Ее уже нет сейчас, когда я пишу, глухая тишина привела меня в чувство. Спать совсем не хочется, а в голове стучит лишь одно, крутится на повторе, как сигнал бедствия.

Никто не знает настоящего Вадима.

Никто, кроме меня.



17.06.2216

Обычно «Уснику» используют в опытах над животными. Видимо, кому-то смерть во сне кажется более гуманной. Но в нашей лаборатории животных усыпляют мгновенной заморозкой, а «Уснику» я использую в своих целях – травлю ею свою бессонницу. В небольших дозах она безопасна, обычное седативное, регулирующее выработку меланина. И за время войны в шкафу скопилось количество, которым можно усыпить все поселение.

Зав лабораторией не спросила, зачем мне отгул. Меня даже потянуло начать эту тему самой, пожаловаться на плохое самочувствие, мигрени, новое обострение астмы, вроде как поставить галочку. Но решила не оправдываться. Она же не интересовалась, когда я пришла к ней с синяками на шее. Никто не интересовался, молчали все. Скользят безразличными взглядами, ждут зрелища, чего-нибудь пострашнее. Того, что можно будет обсудить.

Отвратительная черта всех небольших поселений. Но я решила не обращать на них внимания. Решила сосредоточиться на главном.

В чае «Усника» растворилась хорошо, цвет стал чуть гуще, но вкус и запах не изменились. Суррогат чая сам по себе имеет химический привкус, так что разница не была заметна.

Но, пригубив его, Вадим вздернул губу.

– Горячий.

Я ухватила кружку – лишь бы не смахнул со стола – и унеслась за занавеску. Вылила треть, долила холодной воды. Подумав, добавила еще «Усники». Та зашипела, изошла на пузырьки.

– Вот только ты так умеешь: кружка горячая, а чай холодный. – Вадим зло качнул головой, желваки так и ходили по щекам. Я затаила дыхание. Следила за его руками. Ударит?

Не ударил. Выпил часть, затем еще.

– Может, тебе прилечь? – я спросила осторожно. Лениво окинув меня взглядом, Вадим поднялся и направился в сторону кровати. Скинул ботинки, цепляя один за другой, и упал прямо на покрывало.

Через минуту он уже крепко спал.

Я осторожно перевернула его на бок. На шее под линией волос виднелась небольшая пластина. В ней два отверстия, как след змеиного укуса.

Вот он, имплантат. Маленькая сломанная штучка, пластина из биосовместимой стали. Причина нашего несчастья. Мучила Вадима, заставляла делать то, чего он сам никогда бы не сделал.

Кто меня осудит? Я пошла на это ради него. Я знаю, что ему станет легче.

С помощью отвертки я отогнула плинтус и вытащила провод от лампы, перерезанный и зачищенный на пару сантиметров. Все двести двадцать вольт, подготовленные заранее. Лампочку в светильнике я тоже испортила заранее, вдруг Вадим спросит, почему та не работает? Но он не заметил, полдня просидел у окна.

Лишь бы электричество не отключили. На часах не было и пяти, но на станции не соблюдали четкий график.

Я вытащила из нейроимпланта заглушки, сунула в открывшиеся дырочки металлическую скобку. Рука дрожала, провод дрожал вместе с ней, в опасной близости от шеи Вадима. А если я случайно промахнусь? Кольну током? От такого Вадим точно проснется и сразу поймет, что я задумала. Сразу проломит мне голову.

Я отогнала эти мысли и прицелилась.

Раздвоенная лапка провода коснулась скобки.

Долгое мгновение ничего не происходило. Затем Вадим вздрогнул, всем телом выгнулся, сминая простыни. Перекатился на спину и забился в припадке. Глаза метались под приоткрытыми веками, с губы сполз розовый червь пены. Господи, и как я забыла, что он может прикусить язык?! Непростительно!

Я с трудом вытянула провод, кинулась разжимать Вадиму челюсти. Зубы будто склеились, между ними пузырилась кровь, но пульс на шее прощупывался, мелкий-мелкий, как у лабораторных мышей. Жив. Слава богу, жив.

Сокращения мышц постепенно сошли на нет, дыхание выровнялось. Я стерла кровавую пену краем покрывала и погладила Вадима по влажному лбу.

Мой хороший. Мой родной.

Теперь ему станет лучше.



22.07.2216

Почему я не замечала, как прекрасен марсианский рассвет? Когда пыльная муть успокаивается, атмосфера становится прозрачнее. За дымкой вспухает солнце, растекается яичным желтком по краю дюн. Песок с хрустом проминается под ботинками. Чего я боялась? Не помню.

Да это и не важно.

Сегодня я опоздала с регистрацией на полчаса. Когда обошла поселение и вернулась, у шлюза меня уже ждал Иван Федорович со своей командой. Они были очень встревожены, пришлось объяснять им, что у меня все под контролем. Что запас воздуха еще оставался, в обмороки я не падала и в песках не плутала. Я просто поднималась по склону. Слушала шепот ветра.

Судя по выражению лица, Ивана Федоровича я так и не убедила. Алик тоже заволновался, толкнулся, и я провела ладонью по животу, осторожно, будто перья пригладила.

Хорошо, когда семья растет. Раньше паек выдавали раз в месяц, теперь будут дважды, нас же двое. А когда станет трое, выделят дом побольше, уже в центре поселения. Там много семейных пар с детьми, сыну не придется скучать.

Вадим проснулся к девяти, смог сам подняться и пройти к столу. Добрый знак. Он вообще выглядит гораздо лучше. Поправился, на щеках появился румянец, и воспоминания его больше не мучат – это заметно сразу. Волосы отросли, борода скрыла шрамы. Я подстригаю ее маникюрными ножничками, получается очень аккуратно.

– Доброе утро, милый, – сказала я, и Вадим улыбнулся.

– Есть будешь?

Он кивнул. Я достала миску, вскипятила воды, залила ею биокорм. Подумав, щедро сыпанула сухого молока, которое мне выписали в медпункте, и перемешала. Мужчина в семье должен быть крепким, здоровым. На мужчине нельзя экономить.

Каша получилась густая, вязкая, Вадим едва не потерял в ней ложку. Пришлось ему помочь.

– Вкусно?

Он кивнул, не переставая жевать. Снова улыбнулся, молча и бессмысленно.

Я выглянула в окно. С гребней дюн змеился песок. Петух на калитке со скрипом вращался, почти не останавливаясь, грозил слететь с крепления и винтом подняться к вершине купола. Завтра сниму его, и переберемся в убежище. Но это не беда.

Теперь все будет хорошо.




Тимур Максютов

Имя твое


Док велел все описать с самого начала. Потому что он собирает материалы для исследования. Ему, мол, надо выработать алгоритм: кто из оставшихся на Земле нам сгодится, а на кого и время тратить не стоит. Я не понимаю, чего во мне можно исследовать. Но я привык делать то, что говорят старшие, не особо задумываясь над причинами. И это верно: если подающий патрубок или витки соленоида начнут вникать, зачем и как, – пожалуй, и двигатель заглохнет. А если уж ионы начнут рассуждать о том, с чего вдруг их выбрасывают в вакуум, да еще с такой скоростью, – конец полету.

Я всегда был такой: ел кашу, которую терпеть не мог; стоял справа, проходил слева и вообще соблюдал. Но иногда меня вдруг заносило. Неожиданно для самого себя срывало башню; в такой момент я мог выскочить из окна, пнуть в колено воспитателя или бросить глайдер в вираж, запрещенный инструкциями. И прийти в итоге первым на финиш.

Док намекал, что именно эти всплески и были попытками Истинного прорваться наружу, сквозь толстый слой шлака, который навалила цивилизация. Но я не хочу об этом думать. Лучше уж начну писать, как он велел.

Маму я почти не помню. Какие-то обрывки: теплый запах, теплые руки. Она стоит на коленях и обнимает меня. Мне никогда после не было так уютно и так тревожно. Потому что знал, что это – прощание. Ее плащ с круглым значком на лацкане (черная окружность с точкой по центру на белом фоне) шуршал, будто звал куда-то, торопил.

И она ушла.

Мне было десять, когда я рассказал отцу об этом воспоминании; отец разозлился, горло его набухло готовыми порваться от гнева жилами. Он кричал, брызгая воняющими пепельницей слюнями: мол, я ничего не могу помнить, потому что был безмозглой личинкой; я и сейчас дебил, а тогда вообще был еще зародышем, полуфабрикатом. Что это дурь и фантазии: он выяснит, кто меня надоумил ляпнуть этакую чушь, и вырвет провокатору кадык, но прежде выдерет ремнем ублюдка, столь похожего на чокнутую мамашу. Он начал шарить по поясу под нависшим брюхом, но потом вспомнил, что в трусах; бросился к шкафу, где у него висели брюки, и начал выдирать из петелек ремень, похожий на гладкую желтую змею. Петельки сопротивлялись (они были за меня); брюки, упираясь, сморщились гармошкой. Я не стал дожидаться результата схватки и смылся. Распахнув окно, сиганул в мокрые кусты со второго этажа; здорово отбил пятки, но времени страдать не было.

Убежал за сарай и спрятался в старой железной бочке. Там пахло ржавчиной и плесенью, по мне бегала какая-то многоногая мелочь, от чего кожа пошла пупырышками. Было холодно и мокро; отец, ругаясь, бродил по двору и кричал, чтобы я немедленно вышел, и тогда он меня убьет. Логики в этом требовании не было ни гроша; отец вообще не отличался умом, теперь-то я это понимаю.

Он испробовал разные методы: фальшиво сюсюкал, что уже меня простил и купил шоколадку, а через пять минут по визору будут мультики; но я-то точно знал, что нынче вторник, потому что вчера в школе был урок гражданственности, который по понедельникам, а мультики по вторникам не показывают, ибо постный день.

Так он долго бродил по мокрой траве, ругаясь и умоляя поочередно. Был момент, когда я едва удержался: после того как он пригрозил растоптать модель «Отважного», если я не появлюсь немедленно. Но я стерпел.

Отец ушел, а я торчал в бочке, пока не стемнело. В открытое окно визор орал про мяч на третьей линии: шла трансляция полуфинала.

Я попытался вылезти: ноги затекли и не слушались, замерзшие пальцы срывались с края бочки, и в какой-то момент мне показалась, что вся моя жизнь пройдет в этой железной, смердящей ржавчиной и плесенью тюрьме. Насосавшиеся до отвала комары не могли даже улететь: тяжело дыша от пережора, они пешком сползали с меня и отдыхали на ржавых стенках. Я совсем отчаялся и собрался захныкать; но тут женский ласковый и тревожный голос прошептал:

– Ты сможешь, ты ведь мужчина.

Я выбрался оттуда.

Прокрался в спальню: книжки мои были разбросаны по полу, планшет разбит. Под ногами хрустело. Я присел на корточки, пощупал и понял: это были обломки модели космического фрегата второго ранга «Отважный».

Я ждал выпуски с комплектацией. Прибегал к магазину, когда улицы городка были еще пусты, только роботы-уборщики тихо шуршали по асфальту, и торчал у витрины. Я собирал «Отважного» целый год. Сдавал бутылки и даже подворовывал из отцовского бумажника.

Теперь от фрегата остались только хрустящие, как кости павших, ошметки.

Я не стал плакать.

Визор продолжал орать. Не заглядывая в гостиную, я и так знал, что отец дрыхнет, откинувшись головой на спинку дивана; нашлепка модема на его виске моргает в такт воплям комментатора. Грязная майка едва не лопается на брюхе, две бутылки из-под пива валяются на полу, а третья выпала из его волосатой лапищи на диван и вытекла.

Он всегда брал три бутылки, потому что третья бесплатно.

В кладовке стояла старая канистра с горючим для аварийного генератора. Запах бензина всегда нравился мне; от него почему-то чудился ветер в лицо, пахнущий полынью, и рев мотоциклетного мотора – я не знаю, откуда у меня взялось такое воспоминание. Наверное, из исторического фильма.

Горючее булькало и наполняло дом восхитительным ароматом. Вспыхнуло, лопнуло раскаленным шаром в лицо: я едва успел отскочить, но брови все-таки опалил.

Добежал до кустов, когда завыла сирена и зашипели струи пламегасителя: я забыл про автоматику и не выключил ее.

Сейчас-то я понимаю, что к лучшему, а тогда сильно разозлился на себя. И да, все-таки заплакал. От злости, от осознания, что во второй раз я не решусь.

Потом я бежал по лесной дороге, за деревьями над домом мелькали фары пожарного коптера. Полицейские нашли меня под утро. Странно, но не стали бить и даже ругать; кажется, они сочувствовали мне. Напоили какао из термоса и дали теплую куртку – огромную, пахнущую табаком и ружейным маслом.