Историмор, или Трепанация памяти. Битвы за правду о ГУЛАГе, депортациях, войне и Холокосте
Павел Маркович Полян


В новой книге Павла Поляна собраны работы о соотношении памяти и беспамятства, политики и истории: проблематика, которая, увы, не перестает быть актуальной. «Историомор» – неологизм и метафора – это торжество политики, пропаганды и антиисторизма (беспамятства) над собственно историей, памятью и правдой. Его основные проявления очевидны: табуизирование тем и источников («Не сметь!»), фальсификация и мифологизация эмпирики («В некотором царстве, в некотором государстве…») и отрицание, или релятивизация, установленной фактографии («Тень на плетень!»).





Павел Полян

Историмор, или Трепанация памяти


Памяти

Тамары Лазерсон и Маши Рольникайте, Леонида Котляра и Георгия Хольного, Ильзетраут Липпхардт и Василия Баранова, Семена Виленского и Льва Хургеса.





Об этой книге


История – это пороховой погреб.

    О. Мандельштам

Бог Нахтигаль, меня еще вербуют

Для новых чум, для семилетних боен…

    О. Мандельштам

Не следует приукрашивать события.

Но недопустимо и сосредотачивать внимание на тех или иных наших неудачах, просчетах, отвлекаясь от главного содержания. А оно заключается в беспримерном героизме и великих победах советского народа и его воинов в невероятно трудной борьбе с исключительно подготовленным сильным коварным врагом Родины.

    Советы ветеранам войны, выступающим с воспоминаниями. / Составители: генерал-майор П.С. Лебедев, генерал-майор С.Н. Бялковский. М.: Советский комитет ветеранов войны, [1972]

В книге «Историомор» собраны работы о соотношении памяти и беспамятства, политики и истории: проблематика, которая, увы, не перестает быть актуальной.

Книгу, помимо введения и заключения, составили четыре раздела.

Первый – «Память о ГУЛАГе и депортациях» – объединил статьи и заметки о советских репрессиях и преступлениях, а также о соответствующей советско-российской исторической памяти и историографии.

Второй – «Память о войне» – посвящен немецким преступлениям во Второй мировой войне и тому, как они преломляются в советской историографии.

Третий – «Рыцари памяти» – посвящен отдельным личностям (хронистам, писателям, журналистам) и институциям (музеям), с которыми меня сводила жизнь или работа и чей вклад в сохранение исторической памяти представляется мне достойным и значительным. С четырьмя из них – Леонидом Котляром, Тамарой Лазерсон, Ильзетруд Липпхардт и Машей Рольникайте – мне выпала честь быть знакомым лично (в этом же ряду для меня имена бывших гулаговцев Семена Виленского и Льва Хургеса, бывшего остовца Василия Баранова и военнопленного Георгия Хольного): их рыцарственной памяти посвящается эта книга.

Наконец, четвертый раздел – «Агенты беспамятства» – посвящен отрицанию и отрицателям Холокоста как одной из самых распространенных форм Историомора (зарисовки иных «агентов беспамятства» встречаются в других разделах книги). В этом же разделе и обоснование идеи Исторического арбитража как возможного механизма для разрешения научных споров, а на основе разрешения научных споров – и политических тяжб.

Работы, положенные в основу книги, писались в разное время: все они заново пересмотрены и переосмыслены. В ряде случаев эмпирика актуализирована, а в некоторых в текст добавлены «постскриптумы» – специальные авторские пояснения как бы из сегодняшнего дня (они маркированы знаком «P.S.» и выделены шрифтом – полужирным курсивом).

Для визуализации был отобран только один сюжет – мемориализация принудительных миграций, фотографии памятников и памятных знаков, посвященных жертвам советских депортаций. С благодарностью отмечаю тех, кто помог мне с подбором соответствующих иллюстраций: это Виталий Белозеров, Владимир Бобровников, Аркадий Герман, Виктор Кригер и Хава Хазбиева.

Вопросы, затрагиваемые в книге, автор в разное время обсуждал с рядом коллег: это Алексей Берелович, Миша Габович, Семен Гольдин, Виктор Кригер, Алексей Миллер, Ганс-Генрих Нольте, Александр Осипов, Сергий Палаш, Дмитрий Перченок, Николай Поболь, Зарифа Саутиева, Софи Турнон, Ирина Флиге и Александр Эткинд. Спасибо им!

Особая признательность Георгию Рамазашвили и Александру Бабенышеву, ознакомившимся с книгой в рукописи и сделавшим ценные критические замечания.



В книге приняты следующие сокращения:

АПРФ – Архив Президента РФ.

ВОВ – Великая Отечественная война.

ГАРФ – Государственный архив Российской Федерации.

ГКО – Государственный Комитет Обороны СССР.

ГПИБ – Государственная публичная историческая библиотека РФ.

ГУПВИ – Главное управление по делам военнопленных и интернированных НКВД СССР.

ИНИОН – Институт научной информации по общественным наукам АН СССР.

ИХГВ – Исследование Холокоста. Глобальное видение. Материалы Международной Тегеранской конференции 11–12 декабря 2006 года. М.: Алгоритм, 2007.

КГБ – Комитет государственной безопасности СССР.

Комитет – Российский оргкомитет «Победа», Москва.

Куняев, 2011. – Куняев С. Жрецы и жертвы Холокоста. Кровавые язвы мировой истории. М.: Алгоритм, 2011. 384 с.

МИД – Министерство иностранных дел СССР.

НЗ – журнал «Неприкосновенный запас», Москва.

Отрицание отрицания, 2008. – Отрицание отрицания, или битва под Аушвицем. Дебаты о демографии и геополитике Холокоста / Сост.: А.Кох и П.Полян. М.: Три квадрата, 2008. 388 с.

Петренко, 2002. – Петренко В. До и после Освенцима. М.: Фонд «Холокост», 2000. 160 с.

Полян, 2002. – Полян П. Жертвы двух диктатур. Жизнь, труд, унижение и смерть советских военнопленных и остарбайтеров на чужбине и на родине. М., 2002. 896 с.

Полян, 2015. – Полян П.Свитки из пепла. Жертвы и палачи Освенцима. М.: АСТ/Времена. 2015. 608 с.

РГАНИ – Российский государственный архив новейшей истории.

РГВА – Российский государственный военный архив.

РОКП – Российский оргкомитет «Победа».

СМИ – Средства массовой информации.

ИМЛ при ЦК КПСС и с ГЛАВПУ

Реабилитация: как это было, 2004. – Реабилитация: как это было. Документы Политбюро ЦК КПСС, стенограммы заседания Комиссии Политбюро ЦК КПСС по дополнительному изучению материалов, связанных с репрессиями, имевшими место в период 30—40-х годов, и другие материалы. Т.III. Середина 80-х годов – 1991. / Сост.: А.Н.Артизов, А.А.Косаковский, В.П.Наумов, И.Н.Шевчук. М.: Международный фонд «Демократия» – издательство «Материк», 2004.

РВИО – Российское Военно-Историческое общество.

РИО – Российское Историческое общество.

РОКП – Российский организационный комитет «Победа».

Собибор, 2008. – Собибор / Сост. С.С.Виленский, Г.Б.Горбовицкий, Л.А.Терушкин. М.: Возвращение, 2008. 263 с.

Сталинские депортации. – Сталинские депортации. 1928–1953 / Сост.: Поболь Н.Л., Полян П.М. М.: Материк, 2005. 902 с.

Трудные пути правды… 2000. – Трудные пути правды. Великая Отечественная война в книгах и документах 1950—1980-х гг. М., 2000.??? с.

СВР – Служба внешней разведки РФ.

ФСБ – Федеральная служба безопасности РФ.

ЦАМО – Центральный архив Министерства обороны РФ, Подольск.

ЦК КПСС – Центральный комитет КПСС.

ЦВММ – Центральный Военно-Медицинский Музей Министерства обороны РФ, Санкт-Петербург.



AJYB – American Jewish Yearbook, New-York.

CODOH – Committee on Open Debate on the Holocaust.

Hankins, 1983. – Hankins F.H. How Many Jews Were Eliminated by the Nazis? A Preliminary Survey Of The Question // JHR. 1983. No.1. P. 64–69.

IHR – Institute for Historical Review, Torrance, USA.

JHR – Journal for Historical Review.

Leukert M. Die strafrechtliche Erfassung des Auschwitzleugnens / Inaugural-Dissertation zur Erlangung der Doktorw?rde der J?ristischen Fakult?t der Eberhard-Karls-Universit?t T?bingen. [Stuttgart]: Wiesinger Media.de, 2005. 330 S.

Lipstadt, 1994. – Lipstadt D.E. Betrifft: Leugnen des Holocaust. Z?rich: Rioverlag und Medienagentur. 1994. 319 S.

Sanning,1983. – Sanning W.N. Die Aufl?sung des osteurop?ischen Judentums. Mit einem Vorwort von Arthur R. Butz. T?bingen – Buenos Aires – Montevideo: Grabert-Verlag, 1983.



Наряду с «историомором», сквозным для всей книги является понятие «главпур» – производное от организации «Главное Политическое Управление Советской Армии и Военно-Морского Флота» (сокращенно, ГЛАВПУ, или, по старинке, ГЛАВПУР). В 1924–1990 гг. этот военный орган одновременно являлся отделом ЦК компартии, и именно здесь вырабатывалась идеологическая и пропагандистская доктрина советского государства, навязывавшаяся всему обществу, а не только казармам и штабам (см. подробнее на с. 156–157 настоящего издания).



П.П.




Войны памяти



Пушки и музы

Есть такая поговорка: «Когда говорят пушки – музы молчат».

Фактически это не так, да и муз не одна, а девять. Но та муза, с которой мы профессионально имеем дело, – муза истории, наша несравненная Клио, дочка Зевса и богини памяти Мнемозины, с папирусом или тубусом в руке, – действительно предпочитает под канонады помалкивать.

Поговорку же придумали пропагандисты. Потому что, когда говорят пушки, – то говорят и они, пропагандисты, и говорят громко, чаще громче, чем пушки.

Каждая воюющая сторона непременно имеет соответствующую инфраструктуру – так называемые политорганы. А в придачу – и свои военнно-исторические ведомственные институции, архивы и музеи. Музы у пропагандистов нет, но она им и не нужна: у них всегда находится какой-нибудь условно-коллективный Геббельс или Мехлис. Заказы спускаются все больше срочные, и исполняются они всегда в спешке и грубо, нисколечко не считаясь с Клио, помалкивающей в тряпочку или в кляп. Они профессиональные вруны – поэтому они врут очень часто, но всегда убежденно, врут принципиально, шьют, так сказать, белыми нитками, отчего в результате архивы именно самих пропагандистов, как правило, – самые закрытые изо всех. Ибо нечего кому-то смотреть на их пожелтевшие от времени белониточные швы.

Та же Вторая мировая война – как целое если и существует, то в виде некого архипелага, островами которого служат и непосредственно боевые действия, и ее гуманитарные – периферийные на армейский взгляд – ипостаси: послевоенная идентификация пленных (кто они – еще свои или уже чужие?), участь мирного населения и его страдания (под оккупацией ли, в контакте ли с проходящей вражеской армией, в тылу ли, в блокаде или в эвакуации – под гнетом чрезвычайных законов военного времени, или, если угонят, на чужбине?).

То, что Холокост – неотъемлемая часть Второй мировой, в Советском Союзе с его приматом войны Великой Отечественной и синдромом Победы пропагандисты даже не то чтобы отвергали, – они этого не понимали. А если и отвергали, то очень оригинально: это не евреев во рвах убивали, а советских граждан, поэтому – какой же тут Холокост? Холокост советских людей?..

Сейчас, когда геополитически занадобились параллели между актуальным неонацизмом (кстати, вполне себе реальным: если из Бандеры, как и из его фанатов, вынуть их национализм, то ничего, кроме крови, не останется!) и нацизмом историческим, концепцию подлатали и скорректировали. В результате пропагандистски востребованным стал и Холокост, и даже военнопленные с остарбайтерами (эти, правда, чуть-чуть, не слишком).

Но это пропагандистская востребованность, а не историческое осознание. Но именно она нередко решает дело.

Иначе с какого бодуна город Грозный, один из многих сотен тыловых городов с минималистской, кроме нефтедобычи, промышленностью, вдруг в одночасье стал в 2015 году Городом воинской славы России? Настоящие бои на его улицах действительно велись, но несколько позже – в 1999 году, и это скорее уже из разряда военного позора. Уж если так хочется облизывать Кадырова, то не честнее было бы просто переименовать город Грозный в Кадыров-Аул?

Или другой пример – осуждение геноцида армян. Насколько историчен законопроект, вносимый в Госдуму на сто первом году после самого геноцида и… назавтра после того, как Турция сбила российский самолет?!.


Оптика и строение памяти

История войн обречена на множественность интерпретаций и, соответственно, на множественность историографий. У истории любой войны – их всегда априори как минимум две – «от победителей» и «от побежденных», и обе находятся друг с другом в непростых, часто конфликтных отношениях.

К тому же и победители, и побежденные редко встречаются в одиночку, чаще – в коалициях, пусть и переменчивых. И каждый их член после войны будет выстраивать свои отношения друг с другом и с дочерью Мнемозины. Даже если национальные нарративы и национальные историографии (с нелегко, но все же достигнутым внутренним консенсусом) уже имеются, то вместе, друг с другом, они составляют ярко выраженную какофонию.

Уже в этом одном запрограммирован будущий конфликт и война национальных историографий, внутри которых почти неизбежны своя поляризация и свои внутренние разборки. Например, между слугами государственного официоза и сервилизма, с одной стороны, и свободными от него историками, силящимися сохранить свою честь и верность Клио. Обе стороны, конечно, нуждаются в архивном обеспечении, но первая может без него и обойтись: ей достаточно горстки «правильных» (или «правильно» отобранных) источников; главное же для нее – политические установки и мемуары военачальников. Вторая – от архивов зависит и без них буквально задыхается.

Этим войнам памяти часто не хватает не только априорного стремления к фактографической объективности, но и общей культуры и элементарной корректности ведения. Аренами «сражений» оказываются не только такие громоздкие «вещи», как музеи, или громкие как телешоу, но и работа в архивах, программы конференций и страницы публикаций.

«Войны» внутренние – в определенном смысле гражданские – могут быть и погорячее: в СССР, например, за участие в них не на той стороны запросто можно было попасть в ГУЛАГ (при Сталине) или в проработку-ощип (при Хрущеве и Брежневе[1 - Классический случай – Александр Некрич с его «22 июня 1941 года» (1965).]).

Самое поразительное, что в основе всего этого искрящегося при соприкосновении многообразия – в сущности, одни и те же эмпирические факты: сражения, операции, погода, потери и т. д. В этом как раз и кроется слабенькая надежда – надежда на то, что когда-нибудь те или другие воюющие стороны сверят свою эмпирику и как-то договорятся. Но первейшая для этого предпосылка – почти невыполнимая: открытость и общедоступность всех архивов…



Так как же соотносятся историческая эмпирика и историческая память о ней? Как зеркало и оригинал? Или все просто зависит от оптики – прямизны или кривизны (сфальсифицированности) – зеркала?

Разумеется, память нуждается в структуризации, как минимум в различении исходных ракурсов:

– память жертв, память палачей, память сторонних наблюдателей и свидетелей;

– память индивидуальная и коллективная, локальная и региональная;

– наконец, память честная и лукавая, то есть намеренно – пропагандистски – сфальсифицированная (разновидностью чего является и насильственное – цензурное – умолчание) или, хуже, подмененная (это происходит сейчас с «Пермью-36», где руль перехватили кургиняновские «вохровцы» из «Сути времени»).

Иногда эти агитация и пропаганда настолько не интересуются исторической реальностью, что путают, не моргнув, Украинский фронт с украинскими войсками.

Наконец, борьба может идти и за бренд самого слова «память»: посмотрите, какие разные институции так или иначе схлестнулись в этой борьбе – антисемитское общество «Память», антисталинистское общество «Мемориал», промидовский фонд «Историческая память»!

Все они (кроме разве что «Памяти») особенно значимы постольку, поскольку берут на себя и будничную работу памяти – организацию устных дискуссий (чтений и конференций) и собирание и издание эмпирики: библиографий, баз данных (таких как «Книги Памяти» или различные расстрельные списки), сборников документов и эгодокументов, монографий.

Эта будничная работа, кстати, – и есть самое главное, ибо она неумолимо ограничивает спекулятивные возможности множественных интерпретаций. Например, двуязычный польско-российский сборник «Варшавское восстание 1944 года в документах из архивов спецслужб», выходивший в 2007 году: факты, представленные в этой 1500-страничной книге с обеих сторон, не воюют друг с другом, а сообща создают отчетливый образ тех трагико-героических событий и плацдарм для успеха истории, а не историомора. Интерпретаций может быть и несколько, можно насчет них и поспорить, – но историческая фактография не теряет от этого своей устремленности к единственности и однозначности!

Но есть еще один внутренний конфликт памяти, выдвигающийся на первый план именно в период политического и геополитического напряжения. Это – гражданские холодные войны, перманентная борьба истории как науки и истории как «исторической политики» (в понимании Алексея Миллера[2 - А то и недозволенного: фальсификация – тоже оружие историомора.]), то есть прямого заказа власти – в рамках ею же, властью, себе дозволенного. Иные историки, правда, не дожидаются госзаказа: нос у них по ветру и обоняние – отличное. «Награда» находит их, как правило, и без госзаказа.

Властью же может двигать не только идеология, но, например, и своеобразный экономический прагматизм – стремление избежать выплат каких-то компенсаций, например.

Силы тут неравные, и именно этот конфликт, это триумфальное торжество политики и антиисторизма, собственно говоря, и есть «Историомор».

Его основные проявления достаточно очевидны:

– табуизирование тем и источников («Не сметь!»),

– фальсификация и мифологизация эмпирики («В некотором царстве, в некотором государстве…») и

– отрицание или релятивизация установленной фактографии («Тень на плетень!»).

По всем этим трем линиям на историю давит политика, как актуальная, так и ретроспективная, подстраивающая прошлое под сегодняшнее.

Со временем, стратегически, – то есть по мере введения в оборот и верификации все большего числа первичных источников, – «победа» все равно останется за историей, а не за политикой, но чем шире открыты архивы – тем раньше это произойдет.

Стоит заметить, что аналогичная проблематика знакома не одной лишь истории, но и другим наукам, например социологии, демографии, даже географии. И что агрессивная зачистка грантового ландшафта России, изгнание из него иностранных или международных фондов не что иное, как классическая для России централизация и вертикализация этого поля, дающая власти дополнительные рычаги влияния на ситуацию и обеспечение нужного себе политического результата. Иными словами – на введение сиюминутного «историомора» в реальную жизнь.