– А что значит выражение «бьюсь об заклад»?

– Боюсь что, объясняя это, мы далеко уйдем от нити нашего разговора. Надеюсь, что такое нить разговора, вы знаете?

Михаил неуверенно мотнул головой.

– Я тут много рассказывал о человечестве и о совершенных им ошибках, – продолжил профессор. – Но давайте поговорим о том, во что любят играть мальчишки всего мира – о войнушке. Вы уже упоминали о ядерном взрыве над Иерусалимом. Хотите узнать о нем правду? Настоящую, а не ту голливудскую истерию, которую показали по всему миру?

– Конечно!

– Ну так, слушайте. В результате иерусалимского пшика, по-другому его не назовешь, пострадала всего одна собака. И то только потому, что не успела увернуться от заснувшего кинооператора. Видимо сюжет, который собирались снимать, оказался очень занимательным, вот он и заснул. А что показало телевидение? Яркая вспышка, стертые с лица земли города, обезумевшие толпы беженцев. Только вот у меня вопрос – откуда все эти телекомпании знали о взрыве? Им что, разослали приглашения? Как они могли знать заранее, успели выбрать место и лучший ракурс? Представляю себе – ряд кинокамер, перед ними встает главный режиссер и дает отмашку – «Мотор! Взрыв!»

Конечно, местность вокруг предполагаемого «взрыва» оцепили. Ведь там опасно – радиация! Но, скажите мне, почему его эпицентр несколько раз менял свое расположение и, в конце концов, вообще исчез? Международные эксперты долго не могли выяснить, где находилось настоящее место событий, а ведь Израиль и тем более Иерусалим не так уж велики, чтобы не обнаружить огромную воронку и радиационный след. Прочесали весь город и окрестности, но счетчики Гейгера молчали как немые. Более того – нигде не обнаружили ни покосившихся домов, ни даже сломанного забора. Выходит, что поводом к войне послужило обычное кино. С картонными декорациями, фальшивыми домами и нарисованным небом.

Много позже я слышал анекдот про то, что всю энергию иерусалимского взрыва евреи использовали для своих нужд – на отопление, на свет и прочее. Дескать, поэтому от него не осталось и следа. А потом израильтяне еще оказались недовольны – взрыв, мол, был слишком слабым, не хватило надолго.

– Но если то, о чем пишут в учебниках – неправда, то почему случилась Война? Из-за чего погибли миллионы людей?

Профессор вздохнул.

– Деньги. Деньги – главная и единственная причина всех войн, которые когда-либо случались на земле. Все происходило и происходит из-за них и ради них. Когда-то деньги изобрели, чтобы народы могли мирно сосуществовать, обмениваться товарами, оценивать свой и чужой труд. Появление денег дало сильный толчок развитию человеческой цивилизации, но в наши дни они стали причиной раздора. Что такое война? Это вооруженная борьба за ресурсы и новые рынки сбыта. Причину любой самой малой заварухи нужно искать в экономике, которой наплевать на нужды и чаяния людей. Экономика – это цифры. Для нее люди – это всего лишь количество голов или ртов, кому как удобнее.

Общество, развращенное в поглощении всего и вся, уже не могло остановиться. Оно требовало еще и еще. Человечество буквально пожирало саму землю – выжимало из нее последние капли нефти, забирало последнюю горсть угля, срывало недозрелые колосья, а получив вожделенную вещь, отправляло ее на свалку. «Это не модно!», «Этим уже никого не удивишь!», «Нет ли у вас чего-нибудь новенького?»

Это стало нормой, и на этом делали огромные состояния. В мире самые большие деньги зарабатывает тот, кто знает слабости людей. Спроси у нашего президента. Уже тогда он был очень богат. Конечно, не так как сейчас, но все же. Он входил в десятку богатейший людей России и с каждым годом продвигался на одну-две строчки вверх, пока не стал во главе списка.

– Говорят, Савва Тимофеевич разбогател на экспорте леса. Это правда?

– Отчасти. Легче и быстрее заработать на том, что досталось человеку даром – нефть, газ, вода, лес. Мы пользуемся тем, что лежит у нас под ногами. Россия всегда была богатой страной, и я не берусь сказать – хорошо это или плохо. Савве… Савве Тимофеевичу нужно отдать должное. Он шел не проторенным путем, а искал новые. Вел себя не так, как другие, которые откровенно заявляли: «После нас хоть потоп». Он думал о будущем. Не просто выкачивал из земли нефть или гнал за рубеж бревна – нет. Он был добытчиком нового типа, всячески развивал науку и изобретательство. Это он организовал в Новосибирске первый в послевоенной стране наукоград, завез туда ученых. Да, именно завез. Обеспечил их всем необходимым. С его подачи был создан первый в мире деревопровод. Сейчас кажется, что в этом нет ничего особенного, а тогда это был настоящий прорыв, технологическая революция. Никто до Саввы даже думать не смел, что деревья можно перекачивать по трубам. Его ученые сделали немало открытий. Самые известные из них – производство озона и изобретение защитных куполов, без которых сейчас немыслимо существование жизни на земле. Неизвестно чем бы все закончилось, не соверши наши ученые этого поистине исторического открытия. Да вы и сами должны помнить, что лет десять назад на улицу нельзя было выйти без защитного костюма. Как мы пережили эти годы – ума не приложу.

Михаил согласно кивнул. Пожалуй, он знал лучше самого профессора, как и кто изобрел промышленный озон. Михаил гордился тем, что лично был знаком с этими людьми. Дмитрий Замятин, Виталий Филючкин и Григорий Казин – они учились на соседнем эколого-технологическом факультете на три курса старше него. Днями и ночами пропадая в лаборатории, тогда еще никому не известные студенты, они что-то смешивали, взбалтывали и разливали по пробиркам. Их тетради были исписаны многоэтажными формулами, а в разговорах часто проскакивали непонятные и, как казалось посторонним, неприличные слова. А что можно было подумать, услышав такое?

– Эта конвергенция совсем не то, что нам нужно. Обычная флуктуация была бы намного предпочтительнее. И волатильность потоков нужно снизить хотя бы на сотые процентов. Если я не прав, то аргументируйте свою точку зрения, – говорил высокий со всклокоченной шевелюрой Виталик Филючкин.

– Я полностью с тобой согласен! – быстро и съедая половину слов, тараторил Гриша Казин. – С одной-единственной поправкой. Диссоциация молекулярного кислорода на атомы возможна только под воздействием ультрафиолетового излучения и при соответствующем давлении, отличном от того, которое присутствует у поверхности Земли.

– А я против такой постановки вопроса! – горячился похожий на вопросительный знак Дима Замятин. – Фотолиз кислорода происходит только при определенной длине волны. Что бы вы здесь не говорили, а главное – это наличие ультрафиолета, а не давление.

– Так его-то как раз навалом – хоть лопатой греби.

– Грести, конечно, можно, но длину волны лопатой не исправишь…

Не раз и не два будущих первооткрывателей прогоняли из лаборатории и наказывали за «чрезмерное пользование электричеством», которое тогда выходило в копеечку. Одно время друзья-экспериментаторы ютились в гараже отца Виталика.

Михаил помнил тот день, когда пожарная команда, разметая и разбрасывая на своем пути картонные лачуги новосибирской бедноты, пробралась к месту пожара – бывшему гаражу – и вонзила в него мощные струи воды. На горе-ученых наложили огромный штраф за «порчу кислорода», который был поглощен огнем, и «растрату воды», которую пожарные вылили на их многострадальную лабораторию. Казалось, что их научные карьеры были навечно загублены, а репутации «подмочены», но произошло чудо. Изобретенный ими состав, вступив в реакцию с водой из пожарных гидрантов, превратился в озон – первый озон, полученный искусственным способом. Доживи до того времени Нобелевская премия, друзья-изобретатели непременно получили бы ее.

Так пожар обернулся новым открытием, а в дело, как водится, не преминула вмешаться администрация президента. Чиновники простили студентам штраф, но взамен присвоили право распоряжаться их изобретением. На следующий год лицензия на производство озона была продана в двадцать пять стран, а Россия превратилась в эксклюзивного озонового поставщика, что фактически означало монополию на жизнь.

Цена на лицензию была заоблачной, и зарубежные партнеры не раз обвиняли Сибирский Кремль в злоупотреблении. Новосибирск десятками получал требования снизить цену, но что было делать – в послевоенном мире, как и в мире довоенном, политика была тесно переплетена с экономикой. Цену снижали, но только «для своих», в каждом случае применяя «индивидуальный подход». Если Северные Штаты Америки платили два миллиона долларов за лицензию на один город, то соседка Монголия получала право производить озон без каких-либо ограничений, отдав за лицензию тысячу монгольских лошадок, которые были столь неприхотливы, что хорошо себя чувствовали на скудном подножном корме, на разреженном воздухе и плевать хотели на недостаток озона…

– Что с вами? Вам нехорошо? – голос профессора звучал как сквозь вату.

Согнувшись вдвое, Михаил держался за виски. В его лице не было ни кровинки.

– Голова…, – простонал он сквозь стиснутые зубы. – Очень болит…

Профессор отстранил его руки и слегка надавил у основания шеи. Стало легче. Маска страдания на лице Михаила уступила место слабой улыбке.

– Спасибо! Так лучше.

– Часто с вами такое?

– Временами случается. Все из-за чипа.

– Вы имеете в виду хэдер-чип?

– Да, – Михаил отер со лба капельки пота. – Это бывает каждый раз в середине полета. Начинает ныть затылок, а потом голова будто раскалывается. Не знаю, почему. Обычно чип ведет себя спокойно. Иногда реагирует на рамки металлоискателей, еще бывает в лифтах.

– Очень интересно. Скажите, а когда вам его имплантировали?

– Во время первого государственного осмотра – в два года.

– Так-так. Два года, – Богомолов подсчитывал в уме. – Это значит в 2022-ом. Да, в те времена чипизация всея Руси шла полным ходом. Насколько я помню, процесс был достаточно налажен и отработан. Должно быть, ваши боли – это следствие не технического брака, а вашего юного возраста, в котором вам вшили имплант. Чипы хорошо приживаются у людей взрослых, но не годятся для растущего организма.

– То же самое говорит мой врач. Он выписал мне лекарство, но оно лишь на время снимает боль. Я спрашивал его о переимплантировании, но он ответил, что повторная операция невозможна. До сих пор все подобные попытки не оканчивались ничем хорошим – за годы чип врастает в черепную кость и с ним уже ничего не поделать. К тому же микросхема превращается в центр сплетения нервных окончаний и капилляров. Вмешательство в этот узел очень опасно. Не говоря уже о том, что операция проходит рядом с головным мозгом.

– Я вижу, вы в этом хорошо разбираетесь.

– Станешь тут разбираться, когда несколько раз в году штопором завинчиваешься от боли. Я много читал об этом и знаю, что первые чипы вживляли в руку, куда-то сюда – в ладонь. Не понимаю, почему от этого отказались. Ведь это безопаснее, чем вживлять чип в голову. Я интересовался у знающих людей, но никто из них не дал мне внятного ответа.

– Я знаю ответ на ваш вопрос, и он очень прост. Действительно, поначалу чипы вшивали в тыльную сторону ладони. Однако при этом не учли одного. Бывало такое, что после аварии или другого несчастного случая человек терял кисть или руку целиком. То есть человек жил, а его чип оставался в отрезанной конечности. И это было равносильно смерти. В чипе была записана вся его жизнь – имя, дата рождения, национальность, родственники, номер телефона, банковский счет, пенсионное удостоверение и многое другое. Человек мог поменять пол, сделать пластическую операцию, что угодно, но только не переделать чип. Все потому что чипы программировались на генетическом уровне. Оказываясь в отрезанной руке, они «умирали» вместе с ней, а люди без чипа попросту вычеркивались из рядов общества. Их словно не существовало. На них не реагировала ни одна автоматическая дверь, их не брали на работу, они не могли расплатиться в магазинах, ездить в общественном транспорте, получать пенсию – зачем мертвецам деньги? «Нет чипа – нет человека», – таков был лозунг нашей бюрократии.

Но проблема была, и ее нужно было решать. Самым разумным и практичным показалось вживление чипов в голову. Тут чиновники рассудили логично – если человеку оторвет голову, он вряд ли останется живым. Еще никому не удавалось существовать без головы. Поэтому чипы стали имплантировать в череп, а точнее в затылочную кость. Кстати, как вы к этому относитесь?

– К чему, к затылочной кости?

– Нет, конечно. Как вы относитесь к универсальным чипам? К этому вмешательству в физиологию образа и подобия Творца на земле.

– Ну…, я думаю, что это очень удобно. Я слышал, что раньше нужно было носить кучу документов – паспорт, права, какие-то удостоверения, а еще деньги, телефон и прочую мелочь, которые можно было потерять или их могли украсть. Теперь у людей свободные руки и им не страшны воры. На этот счет мне понравилась одна фраза из «Правительственного вестника» – «Все в твоей голове».

Михаил даже просиял от удовольствия. Таким исчерпывающими и неопровержимыми показались ему собственные аргументы.

– Наивная молодость, – с грустью произнес Богомолов. – Чему вы радуетесь? Ничего другого и не могла сказать официальная пропаганда. Ведь как-то нужно было заставить людей лечь под нож хирурга. Вас «прошили» в два года. Кто-нибудь спрашивал, хотите вы этого или нет? И вы еще говорите о демократии. Безусловно, введение чипов было разумно и важно. Не знаю, известно вам или нет, но в преддверии Войны многие страны предприняли в отношении своих будущих противников «валютные провокации».

– Да, нам что-то об этом говорили.

– Валютная провокация – такой запрещенный прием. Одно государство выпускает партию фальшивых денег, естественно той страны, против которой провокация направлена. Подделки пускаются в оборот, деньги обесцениваются, и экономика противника летит в тартарары. Накануне Войны это стало наиболее излюбленным приемом многих стран в борьбе за свои интересы. Вскоре деньги обесценились настолько, что ими обклеивали стены и использовали как закладки для книг. Требовалось создать противоядие, которое в будущем могло бы избавить от подобных махинаций, а именно полностью исключить наличные деньги. Кто-то высказал давно витавшую в воздухе идею о вживляемых чипах. Впервые их опробовали в Северных Штатах Америки. Там «чипизация» началась в 2018 году. Примеру Америки последовала Европа, Австралия, юго-восток Азии. В России первые чипы вживили в 2020-ом, в год вашего рождения. Сначала делали добровольно, потом – принудительно. На раздумье давалось два года. Кто не желал имплантировать микросхемы, автоматически становился изгоем.

– Но это действительно очень удобно, – воскликнул Михаил. – Почему люди были против?

– Учитесь думать! – воскликнул Богомолов. – Разве вы сами не видите?

Михаил не видел.

– Тогда мотайте на ус. Слышали вы когда-нибудь о свободе перемещения, свободе выбора и свободе слова? Да? Так вот, как только людям вшивали эти кремниевые штуки, они теряли перечисленные мною права и свободы. Ведь, тот, у кого есть доступ к твоему сигналу, в любой момент знает, где ты, с кем, и куда движешься. То, что банки контролируют наши кошельки, давно ни для кого не секрет. Отныне они могли следить еще и за каждым нашим шагом. Мы становились беззащитными как младенцы. Стоит им заблокировать чип и перед вами не откроется ни одна дверь – ведь двери считывают сигнал чипа, вы не сможете купить еды – ведь на вашем счету нет денег, не сделаете ни одного звонка – ваш номер отключен. И что хуже всего, такое может случиться не только с преступниками, против которых такие меры вполне оправданы, но и с обычными законопослушными гражданами. Вспомните хотя бы тот случай, когда обычный вирус в сети «Гротеск-Банка» на три дня поставил на грань выживания сто тысяч его клиентов.

– Это был технический сбой. Никто не пострадал…

– Все! – запальчиво выкрикнул профессор. – Пострадали мы все, потому что разрешили сделать это с нами. Я сейчас говорю факты, которые давно ни у кого не вызывают сомнения – наши СМСки и телефонные разговоры прослушиваются. То, что они приходят прямо вам в голову, ничего не меняет. Всевидящее око наблюдает за каждым из нас. Откуда вам знать, может быть, эти чипы прослушивают ваши мысли или кто-то через них управляет вашими действиями. Мы добровольно превратили собственное тело в нашего врага. Разве это можно назвать свободой? Разве это демократия?

Профессор возмущенно уставился на Михаила, который не мог прийти в себя от услышанного.

– Неужели это правда?

– У меня нет конкретных примеров, но я допускаю, что это возможно. То, что несколько лет назад казалось неосуществимой фантазией, в наши дни становится обыденной реальностью. Во времена моей молодости появились первые сотовые телефоны, такие большие, что их носили в чемоданах. За мою жизнь компьютеры из огромных двухкомнатных монстров сжались до размера ладони, а потом смогли уместиться на кончике ногтя. Знаете, когда я кому-нибудь звоню, я до сих пор по привычке прикладываю к уху ладонь. А что теперь? Мне вживили чип, и теперь не нужно даже открывать рот. Сигнал считывается прямо из мозга. Путь в мою голову открыт, и я боюсь, что мои собственные мысли могут повернуться против меня, а у меня таких мыслей, поверьте, очень много. Я знаю, я вижу, что не умру собственной смертью. Мне суждено погибнуть в какой-нибудь автокатастрофе или закончить свои дни в психиатрической больнице. Рано или поздно акулы большой политики доберутся до меня.




Третья мировая «Войнушка»


Профессор отвернулся к иллюминатору, где бесконечные торосы уступили место нагромождениям серо-голубого льда. Это была Гренландия – верный признак того, что они покинули Северный Ледовитый океан и скоро вылетят на просторы Атлантики. Еще три-четыре часа и на горизонте появятся небоскребы Нью-Йорка. Михаил понял, что времени осталось мало, и подступил к профессору с давно мучившим его вопросом.

– Профессор, вы так и не рассказали, что произошло после Иерусалима?

Богомолов поглядел на него, словно очнулся ото сна.

– Вы разве еще не устали от моего брюзжания?

– Конечно, нет. Наоборот, я боюсь, что не успею спросить вас обо всем, что хотел.

– Вы очень благодарный слушатель. Извольте, я расскажу. Как в любой драке, в войне всегда есть тот, кто стоит в стороне и наблюдает, как два дурака отвешивают друг другу тумаки. Классика жанра – ждешь пока эти двое выдохнутся, потом выступаешь в роли миротворца и собираешь все сливки. Точно так поступило дражайшее мировое сообщество. Оно кинулось разнимать евреев и мусульман, но только на словах. К берегам Ближнего Востока нагнали столько военных кораблей, что рыбы в море было меньше. Но какой от них был толк? Они стояли на рейде и через прицелы орудийной оптики наблюдали, как на берегу гибнут мирные люди, как танки равняют с землей глиняные хижины, как в обоих направлениях летят снаряды и ракеты. День за днем к кораблям плыли лодки с умолявшими спасти их людьми, но кому они были нужны. Палубы были пусты, вниз не опустилось ни одного трапа, ни одной веревочной лестницы. Переполненные лодки опрокидывались, люди тонули, а от берега плыли все новые и новые.