Мертвые наук не внемлют
Татьяна Туринская


Полли Наградова #2
Она хотела лишь танцевать и быть счастливой. Но танцы стали работой, а счастье заблудилось. Ей казалось, что кроме работы у нее есть друзья. Но стоило ей оказаться в беде, как друзья стали врагами. «Бананово-лимонный» Сингапур прекрасен, если можешь покинуть его в любой момент. Но когда тебе грозит задержаться там на пожизненный срок, хочется вырваться из его душных пут любой ценой. Ей нравилось читать про убийства в книгах, а пришлось распутывать их в жизни. Кровь, смерть, бриллианты, предательство, и всего лишь несколько часов, чтобы самой докопаться до истины.





Татьяна Туринская

МЕРТВЫЕ НАУК НЕ ВНЕМЛЮТ



Он улыбался. В его и без того рыжеватых глазах отражались желтые, пронизанные ярким солнечным светом гостиничные гардины, из-за чего в эту минуту он был похож на огромного тигра, попирающего жертву тяжелой когтистой лапой. Противник унижен и посрамлен, да и могло ли быть иначе? В очередной победе не было ничего удивительного – он всегда добивался своего. Но упоение собою не наскучило. Казалось, с каждым разом, возвышаясь над жертвой, он получал все больший кайф. Тем более в эту минуту. Одно дело в Москве – там, возможно, ему довелось бы испытать некоторый привкус обыденности. Но здесь и сейчас – это совсем другое. В эту минуту он испытывал настоящее торжество.

Мыслей не было. Все это словно бы промелькнуло в сознании, и исчезло. Он вновь осклабился, обнажив крупные чуть желтоватые зубы, и шагнул вперед.

Даже не понял, что произошло: беспомощная, послушная, как бессловесная овца, жертва резко взмахнула рукой, и горячая волна захлестнула его. Еще не поняв, что произошло, все еще хищно улыбаясь, он пытался руками удержать кровь. Взгляд, лишь мгновение назад торжествующий, изменился: сначала в нем блеснуло удивление, но очень скоро на смену ему пришло бешенство. Пытаясь дотянуться до противника, он снова шагнул вперед, потом еще раз. Неожиданно его ноги подкосились, и он осел на четвереньки. Бешенство сменилось неуверенностью и страхом. С немым вопросом он смотрел на свою жертву, в мгновение ока превратившуюся в палача. Густая темная кровь толчками вытекала на мягкий ковер песочного цвета и не успевала впитываться.

Несколько мгновений, и все было кончено. На прислоненном к стене футляре мастеровой скрипки зловеще поблескивали не успевшие застыть капли крови.




Глава 1


Заводная мелодия в народном стиле гремела на весь Дворец Эспланада: баяны дружно выводили переливчатую трель проигрыша, балалайки дрожали в отчаянной борьбе с ними, пытаясь перебить, перекричать, и только строгие наущения скрипки умудрялись сдерживать буйство звуков, не позволяя озорной музыке превратиться в какофонию. На сцене резвились, бросаясь искусственными снежками, юноши и девушки, посредством танца изображая русскую зиму. Это был, что называется, фирменный номер «Калинушки», неизменно исполняемый в самом финале. Танцу этому было уже много лет, но он не приедался, не надоедал ни зрителям, ни самим танцорам. Менялись лишь костюмы, но рисунок танца оставался нерушимым. Когда-то, некоторые даже помнили это, костюмы к «Зимушке» были самыми дорогими: высокие белые сапожки, пышные голубые юбочки, едва прикрывающие трусики, и белые жакеты в талию, щедро украшенные натуральным мехом песца. И даже шапочки на голове тоже были песцовые. Но время шло, костюмы трепались, песцовый мех желтел и истирался. В общем, пришло время обновлять гардероб. То ли начальство денег пожалело, то ли и правда защитники животных извели своими нападками, но в новых костюмах мех был уже искусственным.

«Зимушка» вошла в свою завершающую фазу: в центре сцены лихо кружилась солистка «Калинушки» Катерина Одинокова. Верчение она исполняла виртуозно, это вынуждена была признать даже Полина Градова. Хоть и скреблась в душе зависть к сопернице, но она старательно гнала ее прочь, потому что Катя была ей еще и подругой. Обе занимали ставки солисток, и в то же время весь коллектив прекрасно понимал: настоящая солистка в ансамбле одна, Одинокова. Даже на афишах красовалась именно она: невероятно красивая, с милой улыбкой и неизменной задоринкой во взгляде. Правда, фотографу довелось немало потрудиться, чтобы поймать этот взгляд, зато афиши действительно выглядели впечатляюще и функцию зазывания исполняли на двести пятьдесят процентов – никогда еще «Калинушка» не выступала перед полупустым залом.

Музыка оборвалась внезапно. Баяны, балалайки, бубны – все звуки смолкли враз, лишь одинокая скрипка все еще пела в тишине. Аркадий Вайс, скрипач-виртуоз, лауреат всевозможных конкурсов, уже отставил в сторону смычок, но еще несколько мгновений скрипка, казалось, звучала сама по себе.

Вместе с музыкой оборвалось и бешенное верчение Катерины. Голубенькая юбочка колыхалась вокруг стройных ножек, не в силах справиться с силой инерции. Зато Кате это удалось на «отлично». Она застыла перед залом с щедрой улыбкой на устах, и лишь немногие знали, что в эту минуту ей совсем-совсем не до улыбок: такой красивый и, казалось бы, незамысловатый элемент танца выматывал тело, истощал организм. Любой неподготовленный человек попросту распластался бы на земле после нескольких оборотов такого верчения. Катерина же стояла твердо, словно оловянный солдатик, даже не покачиваясь – такому вестибулярному аппарату и космонавты позавидовали бы.

Ее мастерство было оценено по достоинству: благодарный зал взорвался овациями. Зрители аплодировали стоя, долго, очень долго. Некоторые несли цветы, которые, конечно же, предназначались именно Катерине. А ведь старались все, но плоды, как водится, пожинает сильнейший.

На сцену поднялся невысокий смуглый мужчина с небольшой корзинкой диковинных орхидей. Полина улыбнулась: о, знакомые лица! Впервые этого дядьку с красивой проседью сквозь черные чуть волнистые волосы она увидела, кажется, в Стамбуле. Или в Анкаре? Неважно, в Турции. Или в Греции? Нет-нет, точно в Турции, она еще приняла его за турка. Потом были Париж, Лондон. Теперь вот, спустя некоторое время, он появился уже в следующем гастрольном туре по Юго-Восточной Азии. Значит, отслеживал передвижения «Калинушки» по свету. Что ж, это становилось интересным. Вот только шансов у мужика – ноль целых ноль десятых. Потому что, насколько знала Полина, Катины симпатии не распространялись на излишне смуглых мужчин.

Всюду, где появлялся жгучий поклонник, одно и то же: везде цветы, везде подарки. В первый раз Катерина жестом фокусника вытащила из букета шикарный шелковый шарф ручной росписи, в следующий – коробочку с золотым браслетом. Что теперь? Уж не кольцо ли? Обручальное, с огромным бриллиантом? Ну не просто же так мотается поклонник вслед за «Калинушкой», может, созрел для чего-то более серьезного, чем шарфики-браслетики?

К великому разочарованию Катерины, из букета она достала всего лишь карточку-открытку с несколькими словами на английском. Скривила губы:

– А я-то думала!.. Все, спекся мужик.

– Еще бы! – воскликнула Полина. – Он уже столько денег на наши концерты потратил, а переезды, отели?

В гримерке они были вдвоем. Уже не нужно было улыбаться на публику, отпала нужда держать марку. Можно было снова стать собой, расслабиться, снять, наконец, надоевший до чертиков грим, от которого безумно страдала кожа. Это молоденькие девчушки, только-только ставшие участницами знаменитейшего коллектива «Калинушки», еще не понимали всей коварности такой, казалось бы, мелочи, как грим. Катерина же с Полиной Градовой были, можно сказать, ветеранами сцены. Ветераны не ветераны, но больше десятка лет уже отплясали, оттопали свои «дробушки», «вертушки» да «веревочки». Впору было о пенсии задумываться – короток профессиональный век артистки балета.

Катя прочла надпись на открытке и хихикнула:

– Поужинать предлагает. Слышь, Полина?

– Слышу, – равнодушно отозвалась та, с несказанным удовольствием отдирая огромные, словно коровьи, накладные ресницы – непременный атрибут, этакий сценический костюм для лица. – Мало тебя ужинать приглашали?

– Сюрприз обещает.

– Ага, – с нескрываемым сарказмом произнесла собеседница, снимая грим салфеткой с жирным кремом. – Он тебе что угодно наобещает. А весь сюрприз в том, чтоб в койку тебя затащить.

Катерина неуверенно пожала плечиком и внимательно посмотрелась в зеркало. Нет, все-таки вблизи на нее лучше не смотреть. Может, из зала она и могла выглядеть привлекательной в этих жутких ресницах, но вблизи… Придя в ансамбль девятнадцатилетней девушкой, она первое время противилась, пыталась обойтись собственным макияжем, быть может, чуть ярче обычного. Однако ей быстро объяснили, что с таким лицом можно ходить по улицам, ужинать в ресторане, «зажигать» на дискотеке, но не выступать на сцене. Потому что даже с последнего ряда зала зритель должен был видеть лицо с четко различимыми глазами и губами, а не блеклое пятно на фоне яркого сценического костюма.

– Не скажи, – протянула она, вслед за подругой избавляясь от тяжелых искусственных ресниц. – Стал бы он за мной по свету мотаться, если бы его конечной целью была банальная койка?

– Конечной целью любых мужских закидонов является именно койка, – назидательно ответила Полина, сбрасывая с себя жакет с белыми, якобы меховыми манжетами и оставаясь в кружевном бюстгальтере. – Ты как будто вчера на свет родилась.

– Не скажи, – повторила та, вглядываясь в собственное отражение, лишенное жутких ресниц, но все еще с чудовищно-яркими тенями и румянами. – В койку он бы попытался затянуть меня сразу. А этот и во Францию поехал, и в Англию, теперь вот в Сингапур притащился…

Полина подозрительно уставилась на подругу:

– Я не поняла, ты что, пойдешь?

– Пока не знаю, – равнодушно протянула та, безжалостно снимая салфеткой остатки грима. – Но скорее да.

– Совсем сдурела. Зачем тебе этот араб сдался? На экзотику потянуло?

– Много ты понимаешь, – лениво возразила Катя, и вдруг ее словно прорвало: – Полин, ну ты как маленькая, ей-богу! Неужели все нужно объяснять на пальцах? Ты же видишь, что у нас с Андрюшкой происходит!

Та недоуменно уставилась на подругу:

– А что происходит? По-моему, ничего…

– Ничего! – оборвала ее Катерина. – В том-то и дело, что ни-че-го! Ровным счетом ничего не происходит!

– А что должно происходить? Кать, все ведь давно в прошлом.

– Дура ты, Полина, – со злостью ответствовала собеседница. – Неужели так трудно понять?

– Да что понимать-то? – возмутилась та. – Вы ведь уже год, как просто друзья! Или я действительно чего-то не знаю?

– Все ты знаешь.

Катин голос внезапно стал тусклым, словно бы уставшим. И сама она как будто обессилела, сидела на жестком неудобном стуле, как старая кляча: жакет расстегнут и даже снят с плеч, но дальше дело не пошло, она как будто забыла о нем напрочь, погрузившись в тяжкие воспоминания.

– Все знаешь, только придуриваешься, вроде ничего не понимаешь. «Друзья». Скажешь тоже! Нашла друзей! Да я каждую ночь волком вою, представляя, как он в эту минуту с Мартой кувыркается, а ты говоришь – друзья! Ты что, и в самом деле решила, что все в прошлом?

Полина молчала, удивленно глядя на подругу. С Андреем Семыниным Катерина встречалась около года, может, даже больше. Собственно, «встречались» – явно неподходящее слово в данной ситуации. Трудно встречаться в том самом смысле, работая в одном коллективе и едва ли не постоянно гастролируя. Собственно, чуть ли не с первого дня стали жить вместе, благо Катя, как, впрочем, и Полина, в силу своего несколько особенного положения в коллективе заслужила себе право на отдельный номер, обычно полу-люкс, но случались и настоящие люксы. Правда, коллектив «Калинушки» никогда не останавливался в шикарных пятизвездочных отелях, чаще избирая для проживания скромные гостиницы не слишком далеко от центра, однако в любом варианте люкс или полу-люкс был куда предпочтительнее обычного двухместного номера.

Андрей, как и Полина с Катей, был танцором. Практически ровесник Катерины (год – не разница, пусть даже не в его пользу), тоже вроде как солист, однако до отдельного люкса пока еще не дослужился, и на гастролях делил номер с Женькой Киреевым, балалаечником и просто хорошим парнем. Высокий, статный – впрочем, других танцоров в «Калинушке» не держали, Андрей всегда, в любой компании, чувствовал себя в центре внимания. И заслужить благосклонность Катерины ему оказалось совсем-совсем несложно.

Не секрет, что на гастролях артисты живут, можно сказать, отдельными семьями. Не все, только те, кто нашел себе пару в своем же коллективе. В общем, Катерина с Андреем не были исключением или хотя бы какой-то редкостью. Изначально и сами не думали, что их связь продлится сколь-нибудь долго, однако, как уже было сказано, прикипели друг к другу всерьез и, казалось, на веки вечные. Ровно до тех пор, пока Катерина не вывихнула ногу, и в очередной гастрольный тур Семынин отправился без нее…

В общем, с тех пор бесконечно, казалось, влюбленные стали просто друзьями. Катя жила одна и в Москве, и на гастролях. Андрей же, как и раньше, стал делить один на двоих номер с Женькой Киреевым. Это длилось уже больше года, и все окружение давным-давно привыкло к мысли о том, что всяческие «асисяи» между ними остались в глубоком прошлом. Однако поди ж ты. Выходит, не все, ой не все…

– Так ты?… – Полина не посмела произнести вслух свою догадку, лишь поглядывала сочувственно-удивленно на подругу и молчала.

– Угу, – промычала Катерина и вдруг расплакалась. – А он, дурак, не понимает. Ну не могу же я подойти к нему и сказать: «Вернись, Андрюшечка, я все прощу!» Ты ж понимаешь?…

Полина закивала. Еще бы, конечно, чего уж тут не понять?

– И ты решила, – догадалась она, – что от ревности он сам сделает первый шаг?

Подружка кивнула и с надеждой взглянула на нее:

– А ты как думаешь?

Полина пожала плечом, словно бы размышляя:

– А что, почему бы и нет? Очень даже может быть. Ревность, она хорошо мужиков подстегивает. Можно попробовать. Только ж надо сделать так, чтобы он понял, куда ты идешь, и зачем.

Катерина кокетливо улыбнулась:

– Естественно! Обижаешь, подруга, сама знаю.



У выхода из Эспланады толпились люди. Чужих здесь практически не было – чего там, чай, не звезды эстрады, не мировые знаменитости, всего-навсего ансамбль песни и пляски, пусть даже и весьма именитый. Были здесь музыканты, танцоры, хористы, поджидали своих же, курили, о чем-то спорили. Лишь один человек не вписывался в общую картину. Невысокий, смуглый, с красивой проседью сквозь смоляные волнистые волосы. Гастролирующая публика его почти не замечала, вернее, попросту не обращала на чужака внимания. Только Андрей Семынин, недовольно поигрывая желваками, с подозрением буравил взглядом коренастую фигуру в шикарном льняном костюме не то от Армани, не то от Гуччи, не то еще от какого знаменитого дизайнера.

Полина с Катериной вышли вместе. Первая тут же направилась к друзьям: Максу Журавлеву, Андрею, Женьке Кирееву да Ирочке Бекетовой. Катя же царственной павой подплыла к чужаку, приветливо ему улыбнулась и, взяв поклонника под руку, повела в сторону сверкающей зазывными огнями шикарных бутиков и ресторанов Раффлз-авеню.

Семынин с плохо скрытой тревогой смотрел вслед удаляющейся парочке, а Женька простодушно поинтересовался:

– Куда это она?

– А сам не догадываешься? – вопросом ответила Полина. – Поклонник пригласил отужинать, чем Бог послал.

Ирочка хихикнула:

– Ой, это тот, который?…

Полина прервала:

– Он самый. Ну в самом деле, сколько можно мариновать мужика? Он за ней по свету мотается, подарками забрасывает. Можно хотя бы поужинать в виде благодарности? Что тут такого?

Ирочка снова хихикнула, на сей раз куда более красноречиво. Киреев понятливо хмыкнул, Журавлев презрительно скривил красивые, словно бы обведенные косметическим карандашом губы. Андрей же просто промолчал. Впрочем, ему и не нужно было говорить, на его лице и так все было написано.

Полина подхватила под руку Макса, на какое-то мгновение склонила голову к его плечу, словно бы демонстрируя тем, кто еще не в курсе, их с Журавлевым отношения, и предложила:

– Ну что, пойдем?

Ирочка аж задрожала от негодования:

– Нет, ты что? А как же Аркаша?!

Ах, да, опомнилась Полина. Аркаша, черт бы его побрал. Сам ведь до отеля не доберется, заблудится.

Вайса, того самого скрипача-виртуоза, Полина, мягко говоря, несколько недолюбливала. Да и вообще, правильнее всего было бы сказать, что «долюбливала» его только Ирочка Бекетова.

Уже одно то, что почти тридцатилетнюю женщину никто никогда не именовал иначе, чем Ирочка, говорило само за себя. Если бы не сто семьдесят пять сантиметров роста, ее вполне можно было бы назвать маленькой беспомощной девочкой. Вот такое странное сочетание: довольно высокая, как для женщины, но вместе с тем непременно «маленькая и беспомощная» – эти слова словно бы сами напрашивались на язык при взгляде на нее. Естественно, ладненькая – иных в «Калинушку» не принимали, Ирочка непременно вызывала к себе некоторое умиление и даже сочувствие. И трудно было сказать, за что именно ей сочувствовали. За ее ли инфантильность, или же за то, что никак не может оторваться от своего Аркаши.

Вайса не любили все. Кроме Ирочки, разумеется. Однако редко кто мог себе позволить не любить его, так сказать, открытым текстом, публично. Ибо мало найдется желающих заиметь себе столь беспринципного врага. Сам по себе Аркаша был вроде и веселый мужик, довольно остроумный, компанейский, и если бы не сволочизм высшей категории, его смело можно было бы назвать душой компании. Но в том-то и дело, что закрывать глаза на его повышенный сволочизм не было никакой возможности.

В «Калинушку» Вайс пришел чуть позже Полины с Катериной, года через полтора, через два – кто теперь упомнит точно? Практически одновременно с ним пришла и Ирочка Бекетова. Первое появление Аркаши в коллективе так не вязалось с его нынешним обличьем. Теперь он носил натуральную прическу: темно-рыжие короткие кудряшки. А вот до «Калинушки» работал в цыганском театре «Ромен», из-за чего ему приходилось красить шикарную шевелюру в радикально-черный цвет.

Было в ту пору Вайсу лет около тридцати, Ирочке же едва исполнилось девятнадцать. Никто кроме них самих не знал, каким образом Аркаше удалось привязать к себе глупую девчушку. Он ведь даже не пытался скрывать свое семейное положение, о котором красноречиво свидетельствовало широкое обручальное кольцо на безымянном пальце правой руки. И наличия двухлетней дочери тоже не скрывал, как и того, что никогда и ни при каких обстоятельствах не оставит семью. Однако Ирочка почему-то не смогла отказать знойному черноволосому красавцу, впоследствии оказавшемуся ярко выраженным шатеном.

Произошло все до банальности просто: на первых же гастролях Ирочка и Вайс оказались словно бы изгоями: только-только пришли в ансамбль еще не влились в коллектив, все относились к ним настороженно, не зная, чего можно ожидать от новеньких. Вот так судьба и прибила Ирочку к сильному мужскому плечу. А обладатель сего надежного плеча не слишком-то и интересовался ее мнением, желанием: сгреб дурочку в охапку и утащил в свой номер, как паук глупую беззащитную муху. Почти десять лет с тех пор минуло, Аркашина дочка благополучно вошла в переходный возраст, а Ирочка и по сегодняшний день не могла выпутаться из его коварных сетей. А вернее всего, просто не хотела из них выпутываться. Хоть и знала, что ничего ей не светит с Аркашей, кроме почетного звания «гастрольной жены», а ничего с собой поделать не могла.