Возможность оскорбления малолетних, невменяемых и других лиц, не осознающих совершаемого в отношении их посягательства либо не переживающих соответствующих ощущений, в уголовно-правовой науке XIX в. признавалась не всеми учеными. Допуская в целом ненаказуемость подобных деяний, Сергеевский делает несколько оговорок. Во-первых, речь должна идти только о деяниях, не оставляющих «следов или впечатлений, которые сохраняются и на то время, когда соответствующее несознательное состояние уже миновало»; во-вторых, под данное правило не подпадают деяния, которые отнесены к «оскорблениям, но в то же время заключают в себе еще и другое посягательство с причинением действительного вреда» 72.

К рассматриваемой проблеме близко примыкают вопросы ответственности за так называемые заочные оскорбления. «Заочными обидами называются такие оскорбительные заявления о ком-либо, которые к самому оскорбляемому лицу не обращаются, а произносятся в его отсутствии, или излагаются на письме, предназначенном не для него, а для другого лица» 73. Они также признаются ненаказуемыми, как и оскорбление умершего. По российскому законодательству лишь оскорбление покойного родителя может влечь за собой уголовную ответственность.

Определяя обязанности детей к родителям, законодатель указал: «почтение детей к памяти родителей должно продолжаться и по кончине родителей» (Свод Законов. Т. 10. Ч. 1. Ст. 177).

Оценивая зарубежное законодательство, согласно которому все указанные выше случаи признаются преступными, Сергеевский отмечает, что такой подход нельзя считать неправильным. В данном случае оценка оскорбления производится не с точки зрения частного права, а с идеально-общественных позиций. Она, с одной стороны, свидетельствует о более высокой культуре населения, а с другой стороны, влечет расширение сферы уголовной юстиции, применение мер уголовно-правового воздействия в ситуации, не требующей такой реакции государства.

В XIX в. к числу дискуссионных относился вопрос об ответственности за так называемые посредственные оскорбления. «…Слова и поступки, ближайшим образом обращенные к одному лицу или на него направляющиеся, или к нему относящиеся, в то же время образуют собою посредственное оскорбление другого лица» 74. Например, называя мужа «рогатым», тем самым бросают тень на целомудрие жены, и т. д.

В некоторых случаях закон устанавливал своеобразную фикцию «общей чести», относящуюся, как правило, к одной семье или даже к целому роду. В этом случае оскорбление члена семьи или рода рассматривалось как преступление против всей семьи или рода. К XIX в. данная фикция сохранилась лишь по отношению к семье. Так, в ст. 2091 Уложения о наказаниях уголовных и исправительных (в ред. 1857 г.) говорится: «Кто обидит другого на счет жены его или членов его семейства, хотя бы уже умерших…».

Оскорбление может быть совершено различными способами, перечень которых нельзя определить в целом, не говоря уже о том, чтобы зафиксировать в законе. «… Одни и те же слова и поступки в одном случае будут иметь оскорбительное значение, а в другом, при других обстоятельствах и отношениях, – не будут иметь вовсе… Слова, например, вполне безобидные сами по себе, могут служить отличным средством оскорбления» 75.

Рассматривая вопросы стадиальности оскорбления, Сергеевский, хотя и в ограниченных случаях, но допускает возможность покушения на данное преступление. Например, оскорбление произнесено, но оскорбляемое лицо его не расслышало; письмо с оскорблениями не дошло до адресата и т. д. Однако все они не влекли за собой наказание.

Статья «К учению о преступлениях религиозных», последняя работа Сергеевского по особенной части уголовного права, представляет собой образец историко-теоретического исследования 76. В ней дается обстоятельная справка о наказуемости религиозных преступлений в истории Руси, показывается подчиненная роль религии государству. В частности, это проявлялось в криминализации деяний, якобы посягающих на религию, хотя на самом деле таковыми не являющихся, например признание преступными табакокурения, опасных святочных игр, мужеложства и т. д. В данном случае преследовались государственно-полицейские цели, а не решалась задача охраны основ религии.

Сергеевский выступает сторонником уголовно-правовой охраны некоторых религиозных догматов 77, при этом отдавая предпочтение одним религиям перед другими. Не соглашаясь с Фейербахом, приравнивавшим религиозные чувства к внутренним, личным, он утверждает, что такой подход игнорирует публично-правовое значение религии, низводит ее до частно-правовых отношений.

По его мнению, государство не может безразлично относиться к тем духовным силам, от которых зависит нравственный облик граждан. Различное отношение государства к религиям должно найти отражение в уголовном законе. Только ведущие из них могут претендовать на то, чтобы богохульство, кощунство, нарушение порядка и благочиния при богослужении могли признаваться преступлениями; для остальных же религий эти деяния должны считаться нарушением духовного мира и свободы частных лиц.

Религиозные преступления автором классифицировались по различным основаниям. Так, по содержанию деяния выделялись: 1) посягательства на религиозные интересы отдельных лиц, всего общества и государства; 2) отступления от господствующей веры, «насколько она привлекается государством в качестве политической силы»; 3) неподчинение догматам единой истинной веры; 4) квазирелигиозные преступления, в их характеристику «религиозный момент» введен по утилитарным соображениям; 5) «воображаемые религиозные преступления, состав которых образован по невежеству и суеверию»; 6) запрещенное законом отправление «культа религий, вредных для государства».

По мотиву криминализации религиозные преступления делятся на две группы: а) деяния, запрет которых вызывается стремлением государства оказать покровительство «полезной религии», и б) деяния, которые запрещаются по мотиву борьбы с «вредными религиями».

Исходя из значения «религиозного момента» в законодательной конструкции преступления, различаются собственно религиозные посягательства и так называемые смешанные религиозные преступления, в которых «религиозный интерес» выступает лишь квалифицирующим признаком.

Кроме того, рассматриваемые деяния можно сгруппировать, взяв за основу их место в системе особенной части законодательства.

Статья «К учению о преступлениях религиозных» во многом вызвала критические оценки ученых. Так, П. И. Люблинский пишет: «Нетрудно заметить, в общем итоге, что взгляды проф. Сергеевского в существе представляют собою попытку оправдать существующую в нашем законодательстве постановления о религиозных преступлениях и дать им государственно-политическое обоснование. Можно, однако, сомневаться, насколько правилен и гармонирует с современной публичной жизнью принцип использования религии для политических целей, на котором покоится вся построенная автором система» 78.

Следует заметить, что в теоретическом наследии Сергеевского вопросы общей части уголовного права представлены более обстоятельно, чем его особенной части. «Исследования… по особенной части показывают, что автор являлся крупным догматиком, хотя не всегда для своих конструкций… избирал правильные правно-политические принципы» 79. В целом такое положение вещей можно, вероятно, объяснить тем, что в XIX в. в науке особое внимание уделялось разработке общих проблем уголовного права.




Источники уголовного права


В качестве источников уголовного права Сергеевский выделяет уголовные законы и обычное право. Первое он рассматривает в широком и узком (тесном) значении. Уголовный закон в широком смысле – это всякое имеющее законную силу, т. е. обязательное для суда и граждан, определение, касающееся преступных деяний и наказаний. Он охватывает закон в узком смысле и обычное право.

Обычай, признаваемый вторым источником уголовного права, представляет собой юридическое правило, возникшее помимо законодательства и получившее значение обязательной нормы. Различаются два вида обычая: народный, или обычай в собственном смысле, – юридическое правило с самостоятельным содержанием, выработанное и установленное народом помимо писаного права; судебный, сформированный судебной практикой на основании действующего законодательства; по сути, он являлся толкованием закона и мог применяться в той мере, в какой это было разрешено последним.

Совокупность уголовных законов в собственном смысле слова и обычное право образуют положительное уголовное право в его объективном значении.

Н. С. Таганцев пишет: «Норма есть всегда логическое, но не всегда фактическое предположение уголовного закона; она может существовать независимо от закона уголовного в виде нормы неписаного права или в виде закона, но она может быть и неразрывно слита с уголовным, распознаваема только из него; в этом последнем случае вполне возможно, что норма возникает одновременно с уголовным законом, живет и видоизменяется с ним и вымирает с его отменой» 80.

По мнению Сергеевского, в этом случае речь идет о так называемой определительной норме 81. Хотя она и возникает вместе с уголовным законом, но тем не менее ее истоки находятся в положительном праве.

Выделяется материальный и формальный уголовный закон; первый (материальное уголовное право) содержит определение преступности и наказуемости деяний, второй – порядок отправления правосудия (уголовное судопроизводство).

По объему содержания, влияющему на форму нормативного правового акта, уголовный закон мог быть: а) сепаратным, т. е. регулирующим какое-то одно явление (например, наказание за какое-либо деяние или группу деяний); б) консолидированным, т. е. представляющим собой совокупность сепаратных законов, имеющих один предмет регулирования (он предполагал устранение всех имеющихся противоречий и пробелов); в) в виде свода законов, т. е. совокупности законодательных актов отдельной области права или ее самостоятельного отдела, содержащего систематическое изложение всех действующих положений сепаратных законов; г) в виде уложения или устава, отличающихся от Свода Законов тем, что они создаются законодателем одновременно на одних и тех же началах.

Преступность и наказуемость деяния определяются только уголовным законом в собственном смысле слова. «Ни облагать наказанием деяния, в момент их совершения по закону не наказуемые, ни приговаривать виновных к наказанию, в законе не установленному, судья не имеет права» 82.

Как уже отмечалось, применение норм обычного права, а также аналогия закона допускались только в том случае, если об этом имелось прямое указание в нормативном правом акте.

Сергеевский различает уголовный закон, определяющий преступность и наказуемость деяния, и уголовный закон, содержащий нормы или обязательные для всех приказы и запреты, за нарушение которых лицо подвергается уголовному преследованию. Последние охватывают содержание различных отраслей права: государственного, церковного, гражданского и др.

По сути, как нам представляется, автор говорит не о различных видах уголовного закона, а о его нормах, имеющих различные предметы и методы регулирования.

Многие ученые-криминалисты указанного деления не проводили. Например, А. Ф. Кистяковский считал, что «уголовным законом называется постановление, которым запрещается или повелевается что-нибудь под страхом наказания» 83; Н. А. Неклюдов писал: «под уголовным законом в тесном смысле слова понимаем законодательный запрет или приказ, нарушение или неисполнение которого гарантируется положенным в нем наказанием» 84.

Такой подход основывался на позиции Биндинга и являлся верным; он воспринят и современной наукой уголовного права. Сергеевский же, как думается, смешивал уголовный закон как источник уголовного права и объект уголовно-правовой охраны 85. Это, в частности, видно и из названия соответствующего раздела его пособия «Уголовный закон и охраняемые им нормы».

Ученый не выделяет уголовно-правовую норму, поэтому говорит о структуре уголовного закона, при этом исходит из двухэлементного его строения: диспозиции и санкции. «Таков первообразный тип уголовного закона. Новые, усовершенствованные формы издания законов, приспособленные к удобствам пользования, – кодексы и уложения – выделяют общую часть, определения которой имеют иную структуру; в них заключаются общие положения, относящиеся ко всем частным определениям особенной части. Такие общие положения, очевидно, не должны составляться из двух частей – диспозиции 86 и санкции 87. Типами уголовного закона являются поэтому в наше время определения или статьи особенной части; определения же общей части представляют собой лишь отвлечение начал и положений, общих всем уголовным законам, вошедших в состав особенной части» 88.

Таким образом, Сергеевский в уголовном законе не находит гипотезу – элемент, в котором указываются условия, при которых он действует. Как известно, данный вопрос не однозначно решается и в настоящее время 89.

Диспозиции могут быть трех видов: описательные, бланкетные и ссылочные. Следует заметить, что, по Сергеевскому, первый ее вид охватывает и так называемую назывную (простую) диспозицию, выделяемую в теории современного уголовного права. «Поколику уголовный закон касается такой нормы, которая не подлежит изменению, удобно употреблять описательную диспозицию; так, например, при определении наказания за убийство. Наоборот, если норма, нарушение которой предусматривается уголовным законом, изменчива, то при редактировании уголовных законов, определяющих наказание за нарушение ее, удобно употреблять бланкетные диспозиции. Употребление ссылочной диспозиции зависит от систематизации уголовного кодекса. Удобства этой формы заключаются в возможности сокращения текста и в устранении повторений: когда преступное деяние описывается одним словом, то повторение не сопряжено с неудобствами, но если преступное деяние определяется несколькими словами, то при повторении можно опустить или изменить какое-либо выражение, это же нередко вызывает недоразумения» 90.

Санкция может быть также трех видов: безусловно-определенная, безусловно-неопределенная, относительно-определенная.

Первый вид характеризуется тем, что в законе устанавливается конкретный вид и размер (срок) наказания. В этом случае, как говорил Цицерон, damnatio enim est judicum, poena legis (виновность определяется судом, а наказание законом). Такая санкция была характерна для уголовных законов раннего периода и объяснялась тем, что вред, являясь основной характеристикой преступления, обусловливал свойство и меру уголовно-правовой реакции. В конце XVIII в. в доктрине уголовного права разных стран (Вольтер и Монтескье во Франции, Филанджиери и Беккариа в Италии, Фейербах в Германии) возрождается стремление к абсолютно определенным санкциям, но уже по другим причинам. В Наказе Екатерины II указывается: «Право давать законы о наказаниях имеет только законодавец, всю власть в руках своих держащий, а судьи и правительство, будучи сами только частью общества, не могут по справедливости, неже ради общего блага, ни другого какого-нибудь члена общества, наложить наказания, точно законами не определенного» 91.

В этом случае роль судьи сводилась к подбору соответствующей нормы, он не мог учесть индивидуальных особенностей деяния, от которых зависела степень виновности лица.

Второй вид санкции, по сути выступая антиподом первому ее виду, не содержит конкретного размера наказания. Запрещая определенное деяние, законодатель вопрос о каре за него полностью отдает на усмотрение суда.

Третий вид санкции предполагает закрепление в законе наказания с указанием его минимальной и максимальной границ или нескольких разных родов и видов наказаний 92. Фейербах, бывший вначале, как отмечалось, сторонником абсолютно-определенных санкций, при разработке проекта Баварского уложения 1813 г. отказался от них, отдав предпочтение относительно-определенным санкциям, изредка встречавшимся в законодательстве ряда стран.

По способу закрепления (другими словами, по способу ограничения судейского усмотрения) данный вид санкции подразделяется на четыре группы: а) санкция, альтернативно содержащая несколько разных наказаний; б) санкция, в которой указан только максимум наказания, его минимальный размер определяется низшим размером данного его вида; в) санкция, определяющая минимум наказания; в этом случае суд может назначить наказание до его максимального размера; г) санкция, устанавливающая наказание в определенных пределах (по типу «от и до»); она является преобладающей в законодательстве второй половины XIX в.

Следует отметить, что в законодательстве встречались и комбинированные санкции, образованные из различного сочетания приведенных выше ее видов.

По мнению Сергеевского, тип санкции обусловлен в первую очередь объективными (самим фактом совершения преступного деяния, значением и размером причиненного или возможного вреда) и субъективными критериями («личными свойствами и настроением воли преступника») опасности преступления. В связи с этим только относительно-определенные санкции позволяют учитывать данные свойства посягательства и обеспечивают индивидуализацию наказания.

При решении вопроса о действии уголовного закона во времени Сергеевский исходит из правила, согласно которому преступность деяния должна определяться законом, действовавшим во время его совершения, а наказание должно назначаться по закону, который действует во время постановления приговора. Таким образом, в этом случае преступление и наказание он рассматривает изолированно друг от друга, считая, что «преступное деяние и наказание суть два отдельных момента, два совершенно самостоятельных факта» 93.

Допуская смягчение наказаний, предусмотренных новым законом, за деяния, совершенные до его принятия, он указывает: «Такое переживание старых законов, выражающееся в форме смягчения более строгих наказаний, назначаемых новыми законами (но не в форме применения старых законов), кроме соображений гуманности и снисхождения к преступнику, имеет основание более прочное: возвышение наказаний за известные преступные деяния вызывается в наше время почти всегда какими-либо временными, преходящими условиями общественной жизни; деяние, учиненное до издания нового закона, предполагается совершившимся вне этих условий, а потому и не требующим наказания свыше прежней меры» 94.

Надо иметь в виду, что в теории уголовного права к этому времени сложились четыре подхода к определению действия уголовного закона во времени: а) преступность деяния устанавливается только законом, действовавшим во время его совершения; б) преступность деяния закрепляется законом, действовавшим во время его совершения; закон, устраняющий преступность деяния или смягчающий наказание за его совершение, имеет обратную силу; в) всегда применяется новый закон, однако если он устанавливает преступность деяния или усиливает наказание, то такой закон обратной силы не имеет; г) новый закон применяется ко всем деяниям, признававшимся преступными до его издания, но подлежащими суду и наказанию после его издания.