Твоя любовь сильнее смерти (сборник)
Мария Садловская


Уже давно отгремела война, но не заживают оставленные ею раны. Сидя у окна, перебирает Ксения нитку яшмовых бус и думает о человеке, который всегда был для нее единственным на свете. О том, кого считали предателем и прислужником фрицев, не догадываясь, какую сложную и опасную миссию он выполняет…

Отгремела война, как в калейдоскопе, промелькнули годы, а Ксения все так же хранит заветную нитку и верит в чудо.





Мария Садловская

Твоя любовь сильнее смерти

Сборник



© Мария Садловская


* * *




Яшмовые бусы


Когда-то, при старом правительстве, в этом месте хранилась всякая всячина для нужд войсковой части. Летом жизнь оживлялась: открывался оздоровительный лагерь для школьников, детей военнослужащих, под названием "Звезда".

Для новой власти остались почерневшие от времени, ни к чему непригодные, деревянные домики. Сверкавшие раньше на солнце серебром буквы "Звезды" приобрели грязно-серый оттенок и стали совсем незаметными. Кому-то из власть имущих пришла мысль открыть здесь дом для престарелых. Злые языки поговаривали, что одному из начальников надо было куда-то пристроить старую тещу…

В скором времени подгнившие доски заменили новыми, утеплили стены, обновили канализацию. Строения покрасили, обнаружив в одном из сараев запасы краски. И заброшенные ранее домики вновь засверкали, радуя глаз.

Директором назначили чиновника из районной администрации Игоря Васильевича Кружкова. Тот был рад-радешенек, потому как в скором времени ему предстояло уйти на пенсию, а на новой должности надеялся еще поработать.

Обслуживающий и медицинский персонал определился быстро: в крае, как и везде, процветала безработица.

Открытие заведения прошло тихо и незаметно. Для торжеств было не то время: многие еще не оправились после так называемой "перестройки". Поэтому чиновники из района представили директора, пожали всем руки и поспешили уехать.



Первые обитатели заведения начали поступать сразу же.

Народ был разный: выжившие после инсульта, инвалиды с рождения и просто старики, не могущие себя обслужить. Хотя никто из них этого не признавал.

– Сын достраивает дом, еще немножко осталось, и приедет за мной. Заберет домой, – ежедневно сообщала соседкам по комнате Наталья Федоровна Кизлякова. Она еще сама себя обслуживала и даже пыталась помогать нянечкам в уборке комнаты.



В отчетных документах дом престарелых все еще именовался старым названием школьного лагеря "Звезда". Затем "сверху" поступило настоятельное предложение переименовать учреждение, дабы не пропагандировать бывшие символы.

Благодарный теперешней власти, Игорь Васильич совместно с женой Валюшкой придумал дому престарелых название "Закат". Безмолвное, смирное "Закат" заменило отдающую пролетариатом "Звезду". Гордый своим авторством Игорь Васильич справедливо ожидал от начальства поощрения. Но неожиданно к нему в кабинет пришла делегация от обитателей вверенного ему учреждения, чему он искренне удивился.

Делегация была разношерстной, начиная от одноногого деда Петра на костылях и заканчивая всегда поющим дурачком Вадиком. Говорила от ходоков бойкая и полюбившаяся всем медсестра Настюша:

– Игорь Васильевич, все требуют другого названия для нашего приюта! – (Старики упорно называли учреждение "приютом") – Никто не хочет этого "Заката". И даже некоторые боятся!.. Не по-божески это!

Затем Настя с невинным выражением на лице смиренно предложила:

– Уважаемый Игорь Васильевич! Мы здесь посоветовались и решили: пусть наш дом называется "Зорька". Пожилые люди привыкли вставать рано, на зорьке…

Все выжидательно смотрели на директора. Тот озабоченно нахмурил чело, мысленно произнес несколько раз слово "Зорька" и, не найдя аналогии с "пролетариатом", важно кивнул головой в знак согласия. Настя оглянулась на свой отряд и нарочито громко произнесла:

– Вот видите, я же говорила, что наш директор – понимающий человек!



Прием нового жильца всегда был событием для всех.

Сегодня новую жиличку привезли из ближайшего села Зорянское. Старушка была слепой. Сопровождали ее председатель сельсовета и молодая девушка Катя. Пока Варвара Поликарповна, старшая медсестра, оформляла документы, Катя отозвала Настю в сторону и взволнованно заговорила:

– Баба Ксеня не хочет, чтобы дочки узнали, что она ослепла. Опасается, заберут ее тогда к себе за границу, они там живут. А она призналась мне, что кого-то ждет. Уже давно ждет. Поэтому не может уехать. Вообще-то ей скоро восемьдесят, может, и с головой что-то не в порядке…

Кате стало неловко, она на время замолчала, затем продолжила:

– У нее сумочка с письмами, она ее из рук не выпускает. Будет просить почитать ей вслух. Там последнее письмо, я сама написала, будто бы от дочери Наташи. Потому что бабка каждое утро стоит у ворот, меня выглядывает. Я почтальоном работаю. Дочки не часто пишут. Будешь ей перечитывать – добавляй что-нибудь от себя. Я писала на скорую руку. А вон уже и председатель идет, будем домой двигать… Да! В паспорте бабы Ксени бумажка с адресами дочек, я положила. На всякий случай. Ну ладно, бывай!



Ксению Ивановну в пятую палату привела медсестра Настя. В углу, за дверью, была свободная койка, там бабушка Ксеня и расположилась. Сразу пришлась всем по душе. В первый же день успела рассказать, что не одинока, ни-ни! Есть две дочери, но живут далеко… Все заметили, что Ксения Ивановна совсем не видит. Только свет электрической лампочки различает. Поэтому и оказалась здесь.

– Если бы узнали дочки, что я ослепла, мигом бы приехали, забрали! Но я не признаюсь. Пусть поживут спокойно.

Валентина Петровна, как всегда пребывающая в плохом настроении, язвительно протянула:

– Поня-я-тно! Всех отсюда позабирают дочки, сыновья. Я одна останусь. Меня никто не возьмет… И правильно сделает! Кому я нужна неходячая, в коляске?!

Бабуся Кизлякова не выдержала:

– Я извиняюсь, Петровна! Знаю, что ты раньше работала на умственной работе. А вот отчего такая злая – не пойму! Не дашь людям порадоваться!

Сама Кизлякова считала долгом по утрам задавать настроение своим соседкам. Начинала с рассказа, что видела ночью во сне:

– Мой Юрик наконец-то достроил дом. Приезжает за мной на серебристой, точь-в-точь, как у директора приюта, машине, и мы с сыном уезжаем домой!.. А вы все будто должны приехать на следующую неделю ко мне в гости… И в аккурат в этом месте наша Верка закашлялась, а я проснулась!

Валентина Петровна ворчливо заметила:

– Ты уже несколько раз это рассказывала! Забыла разве?

– Значит, сбудется! – быстро нашлась рассказчица.



Сон Кизляковой был в руку. Ближе к вечеру к ним в комнату ввалился мужчина неопределенного возраста, с синяком в пол-лица. Следы тяжелой жизни отразились также на его надорванном опухшем ухе. Оглядев всех мутными глазами, задержался на Кизляковой, опустился на ближайший стул и заплетающимся языком выговорил:

– Вот, пришел… Маманя, помоги! Дай денег!

В комнате зависла тишина. Женщины смотрели друг на друга. Кто-то спросил:

– Это к кому?

Ответ нашелся у Валентины Петровны:

– Это к нашей Кизляковой. Там, во дворе, наверное, серебристая машина стоит?

Никто не улыбнулся. Все сочувственно глядели на Кизлякову. Та как-то враз съежилась, стала меньше ростом, беспомощно переводя взгляд с одной женщины на другую… После паузы обреченно молвила:

– Да, это мой Юрик.

Прикорнувший к тому моменту Юрик встрепенулся и, твердо блюдя свой интерес, как мог, членораздельно подтвердил:

– Да! Я – Юра! Мамань, долго не приходил, цени! У тебя собралась пенсия, дай! Не все высчитывают в бухгалтерии, я знаю!..

Кизлякова вытащила из-под подушки узелок, отвернувшись от сына, стала развязывать. Руки ее дрожали, развязать не получалось. Жаждущий Юрик нетерпеливо бросил:

– Да не развязывай! Давай так, потом развяжу, – и протянул было руки за узелком.

Но неожиданно в диалог вступила все та же Валентина Петровна. Она подъехала коляской близко к Юрику, чуть ли не задев колесом его ногу, и приказным тоном бывшего физрука школы выдала:

– Ты получишь денег ровно на билет, доехать домой. Еще на хлеб. На остальное – сам заработаешь! Еще раз в таком состоянии приедешь к матери, лично сдам в милицию!

Юрик озирался вокруг в поисках справедливости. Не найдя ее, впал в глубокое уныние, но затем его взгляд опять вернулся к заветному узелку и уже намертво прикипел к нему.

Валентина Петровна повернулась к Кизляковой и мягко молвила:

– Дай, Наташа, я развяжу! – и, передавая в руки Юрику деньги, добавила:

– В следующий раз замечание будет физическим! Не гляди, что я на коляске! Понял?

Во время дискуссии новенькая Ксения Ивановна с надеждой в голосе периодически вопрошала:

– Кто-то к нам пришел? Я ничего не вижу, только слышу мужской голос… Нет, наверное, не ко мне это…


* * *

Спустя время молва о приюте "Зорька" вышла за пределы района. В бухгалтерии лежал длинный список из ожидающих свободного места. Пришлось пристроить к кирпичному дому, где находилась администрация, дополнительное помещение. Это позволяло иметь в запасе свободные места.

Появились здесь свои старожилы, радеющие за порядок в их маленьком обществе. Одним из таких был одноногий дед Петро Николаевич, передвигавшийся на костылях. Второй ноги лишился десять лет назад, попав под машину. После смерти жены продал дом и перешел жить к сыну с невесткой. Но почувствовав себя лишним, попросился сюда.

Со временем по следу хозяина за ним пришел его пес Борман. Под стать хозяину, он прыгал на трех ногах: не было до половины передней лапы. Как поведал Петро Николаевич, попал Борман когда-то в капкан.

Рядом с сараем, где была им же ранее оборудована кладовка, дед соорудил своему питомцу будку, и Борман чувствовал себя хозяином на вверенной ему территории.

В летнюю пору дед Петро и пес заступали "в ночь на вахту". Что они сторожили – никому не было известно, в том числе и им самим. Утром, после завтрака, Петро Николаевич, с чувством исполненного долга, ложился в своей комнате поспать после "ночной смены".



Периодически в их мирный, тихий приют приходила "беда". Ее принимала старшая медсестра Варвара Поликарповна.

"Беда" долго не задерживалась на территории приюта. Через пару часов из районной больницы приезжал фургон, и покойника увозили. После этого какое-то время все ходили потерянные, избегая смотреть друг другу в глаза. Потом прибывал новый обитатель, и жизнь возвращалась в привычное русло.

В пятой палате вошло в привычку вечером, после ужина, если никто не болел, что-нибудь рассказывать. Рассказывали не все. Баба Вера обычно отмалчивалась, но с интересом слушала других.

Расспрашивать было не принято. Не принято было и "плакаться". Бабуся Кизлякова попыталась было после визита Юрика пожалиться, как его одна растила, но всегда бдящая Валентина Петровна сразу же прикрикнула:

– Кончайте здесь нюни распускать! Этого нам еще не хватало!

Все умолкли, а Петровна в продолжение темы предложила:

– Рассказываем каждый что-нибудь веселое, что поднимет настроение. Я завтра расскажу про случай на уроке физкультуры у меня в десятом классе. До сих пор все помнят!

Ксения Ивановна, будто получив задание, пыталась отыскать в своем прошлом что-нибудь смешное – не получалось. Хотя представшая перед глазами картинка была настолько яркой, что женщина даже зажмурилась…


* * *

Начало 1942 года. Замершие в ожидании люди: немцы вот-вот должны появиться. Эту новость из соседнего села, помнится, первой принесла Полькина Анисья, сообщив о немецкой полиции, разместившейся в соседнем селе Озерки:

– Полиция как бы немецкая, но полицаев набирают из наших. И начальник у них тоже наш. Какой-то Бойчук. Девки говорили, что молодой и очень красивый.

Анисья перевела дух, подытожив:

– Ну вот, вроде все рассказала!

Помнится, дед Захар в порыве патриотизма выкрикнул:

– Главное, не красивый, а предатель! Вешать таких надо!

Его баба Настя тогда перепугалась:

– Замолчи, старый дурень! Тебе какое дело?

Обернулась к соседям, просительно заглядывая в глаза каждому, оправдывалась:

– Не слушайте его, люди, он сегодня с утра стакан самогона вылакал, вот и несет не знамо чего!

Затем схватила упирающегося деда за рукав и потащила домой, приговаривая:

– Советы не посадили, так при немцах дуралея угрохают!



Немцы появились на следующий день. Их колонна из грузовиков и танков с черно-белыми крестами остановилась перед сельсоветом. Люди, попрятавшиеся в домах, отгибали уголок занавески на окнах и подглядывали. Помнит Ксеня, что немцы стали из машин бросать что-то на дорогу. Все начали выходить во дворы, опасливо озираясь по сторонам. Постепенно подошли ближе к колонне. На земле, под ногами, лежали яркие бутылки с одеколоном и плитки шоколада. Это то, что бросали немцы из машин.

Незнакомый чужой мужик в добротных сапогах и галифе великодушно разъяснял:

– Можете брать себе одеколон, шоколад. Это вам паны солдаты бросили.

Тогда Колька успел подхватить флакон одеколона. Долго еще стояла разрисованная яркими цветами пустая бутылочка. Ксюша приспособилась заливать туда простую воду, через какое-то время из флакона исходил запах, похожий на одеколон…

Затем немецкий офицер поднялся на ступеньку грузовика, намереваясь говорить с народом, как вдруг необычная процессия привлекла к себе все внимание. Ксеня помнит, как они с подругой Зиной даже рты разинули. Да и не только они.

Дед Захар в начищенных ваксой сапогах и в белой сорочке с вышитой крестиком манишкой на вытянутых руках держал буханку черного хлеба, присыпанную сверху щепоткой соли. Из-под буханки свисали два конца рушника, расшитого петухами. Его жена Настя опасливо выглядывала из-за плеча деда, что-то бережно поддерживая двумя руками в широком фартуке. Сельчане переводили недоуменные взгляды с деда Захара на бабу Настю. Очумелые немцы на всякий случай взялись за автоматы. Затянувшуюся паузу прервал дед:

– Дорогие наши паны немцы! Мы рады, что вы наконец пришли! Но даже нечем встретить таких дорогих гостей! Эти… (баба больно толкнула локтем деда в бок, и тот заменил нецензурное слово) окаянные Советы все у нас отобрали. Вот, возьмите хоть буханочку хлеба и десяток яичек!

Яйца находились у бабы Насти в фартуке. После речи мужа она осмелела и торжественно подошла к офицеру. Тот оторопело посмотрел на яйца в переднике и перевел вопросительный взгляд на переводчика, мужика в галифе. Переводчик спас положение. Хлеб взял от деда и передал солдатам, с машины соскочил немец, подошел к бабе Насте и переложил яйца себе в каску, несколько раз повторяя: "Зер гут".

Ксюша с Зиной, боясь расхохотаться вслух, прикрыли рты ладонями. Но дальше было вовсе не до смеха. Пан офицер все-таки держал речь. Никто не понимал немецкий язык, просто слушали гортанные чужие звуки. Потом надоело… Затем переводчик огласил сказанное немцем:

– С этого дня у вас в селе действует немецкая власть. Если кто-либо попытается вредить панам немцам – тот будет расстрелян. Каждый двор должен помогать немецким солдатам в благодарность, что они освободили вас от Советов. Помощь можете оказывать в виде провизии, как то: яйца, сало, куры, гуси и прочее. И еще. Немецкое командование объявляет набор юношей и девушек, которые пожелают работать на благо великой Германии. С завтрашнего дня в сельсовете начнут регистрировать желающих. Если вы будете выполнять все требования панов немцев, вас никто не тронет. Примером сегодня может послужить хозяин, поднесший солдатам хлеб и яйца. Его мы назначаем вашим старостой…

Ксеня вспомнила, как баба Настя с почтением взяла под руку своего деда, и они с достоинством прошествовали к своему двору…



А потом началась отправка в Германию. Ксюшу мама одела в рваную фуфайку, голову замотала старым суконным платком так, что видны были только нос и глаза. Нос на всякий случай вымазала сажей и спрашивала младших детей:

– Ну как, похожа наша Ксенька на старушку?

Ксения, как могла, сопротивлялась, младшие брат и сестра, смеясь, отвечали:

– Мам, если бы она не шевелилась, была бы точно, как пугало, что стоит у нас в огороде.

Впрочем не только в семье Ксении, в других тоже молодые девушки прятались, одевались в лохмотья, чтобы меньше бросаться в глаза… А Ксюше запал в душу рассказ Анисьи – увидать бы этого красавца. Ишь ты, начальник полиции! Предатель, что ль? Как дед Захар? Бойчук его фамилия, а как звать, не знает… Вскоре пришлось узнать.



Горбатая Ленка, младшая сестра Зинаиды, запыхавшись, забежала в дом и с порога выпалила:

– Прячься, Ксюня, быстрее! Немцы по хатам ходят, записывают в Германию. Сейчас у бабы Польки, вот-вот к вам зайдут! Меня Зинка послала к тебе!

Подробностей расспросить не успели, потому как открылась дверь, и вошли два немца, один с автоматом. В хате все застыли, горбатенькая Ленка издала мышиный писк и, закрыв глаза руками, присела. Ксюша опустилась на стоявшую рядом скамейку. Мать от испуга не удержала в руках ухват с горшком, и борщ тоненькой струйкой потек с печи.

Увидев одних женщин, солдаты расслабились, один развернул лист бумаги и по слогам прочитал: "Ксения Яворски-и кто есть?" Мама Ксюши, Александра, решительно выступила вперед, всех собою закрыв. Для убедительности еще и фартук двумя руками растянула вширь. Вывернутый горшок в печи ее обозлил и придал смелости:

– Я Яворская! И в Германию не поеду, у меня дети!

Ведший переговоры немец отчаянно замахал руками:

– Найн, нет, нет! Не надо муттер! Девушка надо!

Обойдя Александру, подошел к Ксении ближе и с явным удовольствием воскликнул:

– О! Фройляйн Ксения! Я пишу тебя жить Германия! Завтра приходишь сельсовет, будет машина!



После ухода солдат в хате долго стояла тишина. Затем Ленка, выглянув сначала опасливо за дверь, ушла домой… А Ксюшина мама вдруг стала причитать. Дети еще ни разу не видели в таком состоянии свою, всегда уверенную в себе, мать. "Уж лучше бы плакала!" – подумала Ксения. Но Александра раскачивалась из стороны в сторону и охрипшим голосом, как заклинание, монотонно бубнила:

– Ванюшка мой погиб в финскую, детей подымала одна, старший Даня умер от голода, Сашку и Петю забрали на фронт и ни слуху ни дух-у-у!.. – наконец она сделала паузу и заскулила, как голодная Жулька во дворе на цепи:

– Теперь Сеньку заберут, а это последняя надежда-а-а!

Коля и Лида испуганно жались друг к другу, умоляюще поглядывая на старшую сестру.


* * *