– Кто вы? Почему я должна останавливать машину?

Прежде чем ответить, собеседник помолчал.

– Потому что я еду за тобой. А я всегда догоняю тех, за кем еду.

Брошенный в зеркало взгляд не выявил никакого движения на дороге (где он? как далеко?). Образовавшийся в горле ком не позволял нормально дышать.

– Зачем вы за мной едете?!

– Потому что у тебя есть то, что мне нужно.

Спокойствие в его голосе взрывало мозг страхом. Мысли принялись биться о черепную коробку стаей вспугнутых выстрелом ворон; на висках выступили капельки пота.

Какой-то маньяк! Он хочет, чтобы она остановилась, но зачем? Чтобы убить? Чтобы обыскать машину? Что ему нужно?!

Бумаги! – ответ пришел мгновенно. – Бумаги Гарри!

Вот же чертова ночь и чертов коллега! Ну, сколько еще неприятностей может быть связано с украденной к этому моменту папкой!

– У меня их нет! – вдруг неожиданно для себя Лайза сотрясла салон Миража криком и автоматически снова посмотрела в зеркало заднего вида. – Слышите? У меня нет того, что вам нужно! Прекратите за мной ехать!

– Останови машину, я сказал. Иначе с каждым километром тебе будет только больнее.

Лайза замерла.

О чем он говорит? Неужели ее недомогания как-то связаны с висящим на хвосте субъектом? Но ведь дистанция… как?.. Это бред, такого не может быть. Или может?

Внезапно память всколыхнулась, и на поверхность всплыло одно из давно забытых воспоминаний; а стоило этому произойти, как ее глаза, словно глаза оглушенной рыбы, остекленели, волоски на шее встали дыбом, а костяшки пальцев побелели.

* * *

Она услышала о нем лишь однажды, полгода назад в баре, где ждала подругу.

Разговор, что происходил в компании, расположившейся за столиком в углу, мог бы и вовсе пройти незамеченным, если бы один из участников – толстый лысый парень – возмущенно не пробасил:

– Ты брешешь, Ник! Еще никто от него не уходил! От кого угодно, только не от Чейзера!

Налакавшийся виски тощий Ник нахально вздернул подбородок; его редкая щетина в свете ламп отдавала рыжиной.

– Вот те крест, Боб, он мне на хвост упал вчера, а я как поддал газу…

– Дурак ты…

За соседним столиком, где расположились шестеро, почему-то повисла напряженная тишина. Лайза, сидевшая одна, помнится, тогда удивилась: подумаешь, кто-то за кем-то гнался; обычная история.

– Чейзер начинает убивать, еще не догнав… Никто не знает как. Но если тварь сядет тебе на хвост, ты не жилец. Люди умирают уже на ходу, что-то происходит с ними изнутри. Только Комиссия могла создать такого монстра, и молись, чтобы он никогда не повернул голову в твою сторону.

Толстый, что держал в руке стакан с пивом, говорил предельно серьезно.

Лайза, неприязненно оглядев алкашей, удивилась во второй раз: неужели они правда верят, что существует некий киллер, способный поразить жертву на расстоянии? Чейзер? Так они сказали? Преследователь. Сказка, вымысел, бред наяву.

Именно так она тогда решила, несмотря на побледневшие лица и притихший тон беседы, на то, что вся компания через пять минут почему-то быстро снялась с места и покинула бар.

Официант, который убирал со стола стаканы и менял пепельницу, подозрительно часто оглядывался по сторонам.

* * *

Значит, в тех бумагах было что-то плохое, раз Комиссия пустила по их следу Чейзера. Значит, Чейзер существует. И теперь она умрет в любом случае: даже если остановится или продолжит давить на газ.

Умрет зазря, ни за что, будучи полностью невиновной.

Преследователь… Бред, ставший реальностью.

На какой-то момент Лайза потеряла способность связанно мыслить, продолжая гнать машину вперед и сверлить взглядом зеркало. Неужели он действительно существует? Черт возьми, действительно существует и гонится за ней?! Разум отказывался впускать внутрь подобный смысловой набор, в то время как боль в груди продолжала усиливаться.

Неужели Комиссия действительно создала подобного монстра, и теперь он думает, что она связана с этими бредовыми бумагами?!

Ей нужно подумать, ей срочно нужно подумать, но эти спазмы так мешают…

– Не играй со мной.

Голос охотника стальным шурупом ввинтился в сознание. А она и забыла, что внутренний телефон все еще включен.

– Останови машину.

– Ты меня убьешь, – ровно отозвалась Лайза.

Ответа не последовало. Тишина предрекла будущее яснее любых слов.

Думай-думай-думай…

Если она остановит машину, исход будет один: женский труп на обочине. Если не остановит, этот монстр будет воздействовать на нее своей звериной способностью причинять боль на расстоянии, пока это самое расстояние не увеличится. Есть ли предел, преодолев который, можно уйти или хотя бы ослабить его воздействие? Километр, два, пять? Шанс выжить ускользнет, реши она снизить скорость, а значит, выход один: ускориться настолько, насколько это возможно. Если сейчас в этом не поможет тюнингованный Мираж, то не поможет уже никакой другой автомобиль.

Педаль газа уверенно ушла в пол – стрелка спидометра быстро поползла вправо.

Через несколько секунд раздался его голос:

– Плохое решение. Неверное.

И будто в подтверждение голова взорвалась вспышкой боли – Лайза застонала, приложила ладонь к виску и сжала зубы. Сукин же сын! Ублюдок, Великий царь дороги, мутант недоделанный… Мираж продолжал ускоряться, пришлось вернуть вторую руку на руль; машину сильно трясло.

Черта с два она ему ответит хоть словом! Будет гнать на полной скорости, пока не посинеет, не позеленеет, не развалится на части.

В груди кольнуло. Затем еще раз. А потом в ней распустился алый пульсирующий цветок из спазмов и адских пульсаций; Лайза подалась вперед и захрипела. Вперед… вперед… как можно быстрее: из-за ослабевшей хватки рук Мираж кинуло в сторону.

– Тебе же больно, девочка… Зачем? – голос охотника поглаживал затылок невидимыми пальцами. Казалось, в нем слышалась неподдельная жалость. – Зачем ты это делаешь с собой?

Лайза не ответила, она изо всех сил сосредоточилась на трех вещах: не сжимать веки, несмотря на жжение в глазах; не допустить того, чтобы желудочные содрогания обернулись рвотой (только не это); и не хрипеть или стонать, чтобы не доставить этой сволочи эстетического наслаждения.

О том, что можно просто нажать на кнопку «завершить разговор», она попросту забыла. Логика и способность ясно мыслить полностью растворились.

* * *

Ну не мазохистка ли?

Вот уже добрую минуту Аллертон испытывал давно забытые чувства: любопытство, искру интереса и долю замешательства. Не послушалась, не остановила машину и сделала наоборот – прибавила скорость.

Он ощущал дистанцию кожей – каждый разделяющий их метр, мельчайшее сближение или отдаление машин друг от друга. Неужели она думает, что ускорение ей поможет? Неужели действительно верит, что сможет уйти от погони?

Почему не сдается? Не больно? Подумав об этом, он, словно равнодушный хирург, анализирующий рефлекторную систему больного, медленно и глубоко коснулся энергетического шлейфа Лайзы, и та с хрипом сложилась пополам. Мак почти наяву увидел ее побелевшее и исказившееся лицо. Разве не больно? Больно. Конечно, больно, очень больно.

Тогда почему?

Что заставляет ее гнать вперед – страх смерти или же боязнь обнаружения в салоне ее машины пресловутых бумаг? Неужели они стоят того, чтобы мучиться? Еще ни один водитель на его памяти не был в состоянии терпеть подобную пытку дольше минуты. Все тормозили, все. Если не по доброй воле, так по принуждению. Или потому, что слетали в кювет.

Комиссия будет довольна любым результатом. Им все равно – все равно и ему. Жертва сама выбирает метод собственной кончины, но мисс Дайкин, судя по всему, никак не может определиться.

Что ж, поиграем.

Чейзер нажал на газ; его черный стальной конь – прототип самого быстрого автомобиля на Уровнях – даже не чихнул, лишь заурчал, словно довольный кот, которого ласково погладили по пузу. Но стоило дистанции начать сокращаться, как впереди идущая машина тоже ускорилась. Сто девяносто километров в час. Сто девяносто пять. Двести…

Мак едва заметно поджал губы. Что за движок в той развалюхе? Покрытие шоссе ровное, резких поворотов нет, но даже на ровной дороге автомобиль на подобной скорости становится сложно удержать. Нагрузка на шестерни, на вращающие элементы, на оси… А если водитель еще и не в добром здравии, то потеря управления – дело нескольких секунд. Однако Лайза все еще впереди, все еще на дороге.

Упертая дама.

Аллертон пожевал губу, затем спросил вслух:

– Зачем ты это делаешь? Я знаю, что больно. Поверь, знаю лучше, чем кто-либо другой. И пока ты держишь скорость, твое тело будет стремительно разрушаться: начнут рваться сосуды в глазах, повреждаться ткани в голове, нервная система скоро выйдет из строя – пойдут неконтролируемые спазматические боли. Неужели ты готова променять свою жизнь на эту папку?

Какое-то время динамик сочился лишь тишиной и помехами. Затем тихо прохрипел женским голосом, Маку пришлось напрячься, чтобы расслышать слова:

– Гребаный Гарри… Я не хотела ее брать, слышишь? Не хотела. Но он заставил, сказал, что заберет через двенадцать часов. Я даже внутрь не заглядывала, только хотела домой, всего лишь домой… это много? А меня сзади по голове, ублюдки… А теперь еще ты! Говоришь, что мое тело разрушается… За что я страдаю, скажи? За то, чего никогда не делала?

Чейзер нахмурился; шестеренки в его голове молниеносно завращались, включилась аналитика сказанного.

Она хочет сказать, что бумаг у нее нет, их кто-то забрал. Обманывает? Если так, то за хитрость и выдержку этой выдре можно еще при жизни (при недолгой оставшейся жизни) поставить памятник. А если не обманывает?

Права рисковать нет, так или иначе все придется проверить самому.

– Останови машину.

– Да пошел ты…

Стерва.

– Я все равно догоню.

– Вот и догоняй.

Он не выдержал, жестко усмехнулся; в голосе прозвучала сталь.

– Ты подписываешь себе приговор.

– Да неужели? Какая хорошая новость под вечер…

Мак покачал головой, чувствуя, как растущее внутри восхищение пытается изогнуть губы в улыбке.

Острая на язык, упертая, вредная и непробиваемая. А ведь думал, проблем не предвидится; ошибся. Встретил не столько проблему, сколько интересное разнообразие в монотонных буднях. Жизнелюбивая мышка, пытающаяся выбраться из стальных кошачьих когтей, куда интереснее безвольного газетного шарика, валяющегося на полу. Конечно, он проткнет, скрутит и изгрызет в клочки и то, и другое – сомнений нет, – но хоть поиграть с кем-то живым на ночь…

– Ну все. Жди в гости.

– Бегу чай ставить.

Сука.

Мак улыбнулся, переключил скорость и вдавил педаль газа. Пора начать настоящую погоню.

* * *

Слезы катились по щекам, но Лайза их не чувствовала.

Неужели нет такой дистанции, при которой получится оторваться? Неужели не уйти? Ведь сказала, что бумаг нет, два раза сказала, бесполезно… За спиной не человек – зверь, ему все равно, в кого всаживать клыки. Вспорет, выпотрошит, подержит лапу на затихшем пульсе и уйдет, оставив остекленевшие глаза жертвы созерцать выцветшее небо.

Какого черта… Почему все бесполезно?

В зеркале дорога все еще была пуста. Сколько в запасе – минуты, секунды?

Мираж натужно бряцал разболтанными окнами; впереди чернел горизонт – мост в смерть. Слившиеся в бурую ленту кусты на обочине, холодное дыхание в затылок, мелькание полосы разметки – это все, что она запомнит? Рвущую внутренности боль, проклятое отчаяние и собственные хрипы? Хрипы в конце пути?

А ведь думала, что день не мог стать хуже…

Она гладила руль подушечками больших пальцев. Давай, милый, давай… Теперь только мы с тобой против всего мира, ты и я. Может быть, это наша последняя дорога, но надо попробовать удлинить ее настолько, насколько это возможно, надо хотя бы попытаться…

Стрелка спидометра застыла на отметке в двести километров в час. Лайза впервые пожалела о том, что не согласилась сменить его: теперь и не узнать, как быстро колеса поглощают километры. Боялась привлечь внимание, не хотела отвечать на ненужные и неудобные расспросы знакомых. Зря. Сейчас бы гордилась собственной машиной. И собой. Хотя бы ненадолго.

Тело постепенно отказывало: немели руки, наливались свинцом ноги, горло саднило и издавало хрипы. Лайза злилась сквозь слезы и держалась за эту злость, как за спасательный круг; еще быстрее, еще!

Справа мелькнул знак, предупреждающий о развилке.

«Делвик. 1 км».

Решение пришло мгновенно: она свернет, и он не заметит, пролетит мимо. А пока сориентируется, это даст ей пару лишних минут.

В поворот она влетела на полной скорости; завизжали шины, заскрипел корпус, бок едва не проскреб по бетонному ограждению. На какой-то момент показалось, что Мираж не удержится – соскользнет, пробьет ограждение, слетит вниз и покатится вокруг своей оси, сминаясь, как алюминиевая банка.

Обошлось. Он не подвел и в этот раз, чудом удержавшись на шоссе. Лайза, проморгавшись (как же жжет глаза!), чуть расслабила вконец потерявшие чувствительность пальцы и посмотрела в зеркало заднего вида. Пусто. Пока пусто.

Но не прошло и полминуты, как из динамика раздался визг шин идущей позади машины.

Черт! Черт-черт-черт! Она же забыла выключить внутренний телефон, и теперь этот мужлан выполнил тот же трюк – на полном ходу свернул на Делвик. А-а-а-а!!!

Когда педаль ушла в пол до предела, мотор Миража взревел, как ошпаренный кипятком тигр. Под капотом жестко и неприятно забряцало, корпус затрясло, как в ознобе.

Лайза сжала зубы.

В таком режиме машина долго не протянет. Это конец. Конец им обоим.

Вспышки боли, плавающие по телу от макушки и до самых пяток, становились все сильнее. Скручивало сердце, желудок, низ живота, огненным столбом горел позвоночник. В какой-то момент перестала поворачиваться шея, из носа потекла кровь. Теперь блузка от Мано побурела спереди и сзади.

Лайза перестала сдерживать рыдания.

Почему? Почему все должно было закончиться таким образом? Один-единственный утренний визит, принятая в руки папка, а после удар по голове и висящий на хвосте монстр. Неужели она оступилась настолько? Настолько, чтобы закончить свою жизнь в смятом, как вареное яйцо, лежащем на обочине Мираже, истекающей от внутренних кровотечений, раздавленной еще до того, как умереть окончательно? Почему последним, что она запомнит, будет темная лента трассы, летящая навстречу, и холодное дыхание незнакомца в спину?

Сколько ей осталось – последние пару минут? Меньше?

Словно в ответ на ее мысли, динамик выдохнул:

– Если ты не снизишь скорость в следующие тридцать секунд, последствия будут необратимые.

«Они уже необратимые, разве ты не видишь? – захотелось выкрикнуть ей. – Неужели ты думаешь, что это все можно залечить?!»

Но слова не вырвались наружу, так и застряли в опухшем, першащем и едва пропускающем воздух горле.

Какой смысл отвечать, спорить, что-то доказывать… Поздно.

– Срочно снизь скорость.

Лайза молчала; глаза теряли зрение.

– Останови машину, и я оставлю тебя в живых.

Ух ты… пошли сделки. Что, не удалось тебе меня догнать, сволочь? Не удалось поставить на колени, так теперь предлагаешь мировую? Маскируешь собственный проигрыш?

Несмотря на беснующиеся мысли, она чувствовала, что время на исходе. Тело вскоре откажет полностью: нервная система погасит импульсы, клетки онемеют в бесчувствии. Конец… какие там тридцать секунд, конец наступает уже сейчас…

– Останови машину, еще есть шанс! Но через пятнадцать секунд он пропадет!

Пропадет? Ей было все равно, ее жизнь расстелилась, раскаталась на многие километры позади, капля за каплей лежала на бетонном шоссе. Какая теперь разница? Ты свое дело сделал, охотник. Наслаждайся.

Единственное, чего Лайзе не хотелось, так это того, чтобы Мираж в последний момент слетел в кювет. Он этого не заслужил, пусть останется жить относительно целой легендарной машиной, сумевшей все это время держать Чейзера на расстоянии. Пусть продолжит существование не мятой грудой мусора, а тем старым добрым Миражом. Самым любимым автомобилем в мире.

Задыхаясь, едва живая, она все же сбросила скорость.

Не потому, что так приказали из динамика, а чтобы в последний момент отдохнуть. Пусть полминутки, пусть хоть несколько секунд – открыть окно, если получится, и вдохнуть глоток прохладного ночного воздуха. Спокойно посидеть – без гонки, уже без страха, – закрыть глаза и мысленно попрощаться с теми, с кем не смогла попрощаться иначе.

Съехав на обочину, автомобиль обреченно чихнул и заглох; из-под капота, как из жерла проснувшегося вулкана, повалил пар. Лайза погладила руль, медленно и тяжело вдохнула, сдвинула в сторону приросшие к педалям ноги и погасила фары.

Темнота, тишина, жар собственного тела.

В зеркало смотреть не хотелось – там она увидит окровавленное, ставшее уродливым лицо, отекшее и забрызганное. Язык распух, горло наоборот сузилось, по телу продолжали бродить рвущие на части боли.

Она напряглась, похрипела, подняла руку и надавила на кнопку, чтобы открыть окно; в салон, вытесняя скопившийся спертый воздух, тут же влетел прохладный ветерок. А вместе с ним запах земли, пропитанной влагой, диких цветов, росы; донесся одинокий стрекот сверчка.

Впереди темнел горизонт.

Теперь, когда фары погасли, не стало ни дороги, ни поля рядом, ни гор вдалеке – лишь черное покрывало ночи и россыпь звезд над головой; тучи растянуло.

Тело не работало, не отзывалось на попытки управлять им.

Лайза хотела было повернуть голову, но не смогла, и ей не осталось ничего другого, как скосить в сторону глаза. Где-то там, в темноте, колышутся листья и кивают над землей спящие цветочные бутоны. Где-то там – километры пустынной земли, междугороднего незаселенного пространства, которое встретит новое утро тишиной и свежестью.

В этот момент почему-то не думалось ни о работе, ни о Гарри, ни даже о преследователе. Вместо тысячи чувств, раздиравших ранее, осталось лишь одно – сожаление. Сожаление о том, что она так и не успела сделать. Кем не успела стать.

Как могла бы повернуться жизнь, не возьми она те бумаги? В какую сторону потекли бы дни, какие чудесные события встретила бы она на пути? Теперь не узнать. Судьба может обернуться тысячей возможностей, а может прерваться на одном из узелков, и тогда все вероятности кем-то стать отпадут сами собой… Можно быть дизайнером, моделью, продавцом, фотографом, чьим-то другом, возлюбленным, а пять минут спустя – тенью, воспоминанием. Вот как работает жизнь. И тогда, в эту последнюю минуту перед чертой, остается лишь жалеть, что где-то ты недодышал, недонаслаждался, недоделал и недосказал… Не обнял там, где мог, по глупости на кого-то обиделся, попросту не успел сделать чего-то важного.

Лайза смотрела в раскинувшееся над головой небо и плакала.

Ни звонка, ни полслова… Ни телефона, ни возможности поднять руку. Глупо и бесполезно. Вся жизнь вышла такой. Эта ночь проявила картину и позволила увидеть ее в целом. О чем же под самый конец стоит вспомнить, что теперь важно? И будет ли там, куда она попадет, лучше?

Неожиданно слух уловил незнакомый звук – шорох шин. Автомобиль преследователя приближался быстро и почти бесшумно, удивительно тихо. Свет неоновых фар прорисовал в салоне Миража острые тени.

Лайза на мгновенье прикрыла глаза.

Что ж, вот и ты, Чейзер… Вот и ты. Монстр, чье лицо она хотела бы видеть в последнюю очередь.

Подъехавший автомобиль остановился слева от Миража; быстро и жестко хлопнула водительская дверца.

Она сидела с закрытыми глазами и тогда, когда звук шагов сначала приблизился, а потом затих, и тогда, когда дверца Миража распахнулась, и вокруг наступила тишина, прерываемая лишь тихим шорохом травы, колышущейся на ветру, и даже тогда, когда кто-то протиснулся мимо нее и нажал на кнопку, чтобы разблокировать капот.

Она открыла глаза лишь после того, как прошуршавшая у самого носа куртка исчезла, оставив после себя едва уловимый запах кожи и тонкого шлейфа от парфюма ее обладателя.

Он стоял и смотрел на нее: мужчина ростом под два метра, с темными, зачесанными назад волосами, одетый во все черное – куртку, джинсы.