Свои нереальности
Александра Владимировна Агафоненок


Если Вы позабыли, о чём думали в детстве или во времена юношеского максимализма, предлагаю совершить небольшую прогулку по каноничным местам банальных мечтаний. Ничего сверхъестественного или незнакомого. Всё как тогда, когда по телевизору шли "Зачарованные" и "Эй, Арнольд", а некоторые ваши сверстники уже хихикали над любовными романами.




Враги на всю жизнь



Нас не разделяло абсолютно ничего. Никаких преград, заборов или стен. Одна несчастная садовая изгородь, которую мы оба в возрасте десяти лет могли перешагнуть.

У нас всё всегда было общее. Игрушки, воспитательница, школа, одежда, несмотря на принадлежность к различным полам, велосипеды, ластики, друзья, походы в театр, субботние пикники и мечта.

Мне казалось, что всё это началось в шесть лет, когда мы с семьёй отмечали мой день рождения в Мак’Дональдс. Просто сидели и ели всякую фастфудную дрянь.

Я спросила у мамы, почему мы не заказали отдельный праздничный зал, что бы пригласить ребят из группы в детском саду. Тогда мама ответила, что не успела об этом подумать. А папа был уверен, что в этом кафе нет такой услуги.

Какого же было моё удивление, негодование и обида, когда в мой день рождения, в мой праздничный зал, с моим клоуном вбежал какой-то мальчишка!

Вокруг него все улыбались и радовались, прославляя шестилетнего именинника, желая ему всех благ и всей мирской банальщины.

До сих пор не могу поверить, что в тот день пришло в голову моим родителям: присоединиться к празднику!

А почему бы и нет?!

Наши детки родились в один день, какая неожиданность, в один час и минуту, вот это сюрприз, в одном роддоме, ну ничего себе!

Последней каплей стало то, что наши мамаши вдруг решили покопаться в прошлом и вдруг выяснили, что они вместе ходили на консультации будущих матерей, а наши папы учились в одном колледже.

Какие-то высшие силы разделили нас с ним спустя неделю после нашего рождения и вновь соединили на шестом году нашей с ним общей жизни.

Но я расскажу о моей жизни. О жизни, которая максимально принадлежит мне.

Меня зовут Ярослава. Мне семь лет и я иду в школу. В одну с ним школу.

В один класс с ним.

И не сложно догадаться, что мы все одиннадцать лет просидим за одной партой.

Его зовут Ярослав, что просто возмутительно.

У него волосы цвета спелой ржи, как у меня, но растрёпанные и секущиеся, глаза цвета вечернего неба, как у меня, только блеклые, веснушки на носу, как у меня, только уродливые.

Он весь как я, только не такой.

И мы с первого класса пытались доказать друг другу, что мы совсем не такие.

И с самого первого класса это было чертовски сложно.

Когда ты пишешь как курица лапой, а твой сосед левша, ты стараешься над каждой буковкой, словно от этого зависит твоё будущее. А ведь так оно и есть.

Дополнительные занятия по чистописанию, на которых присутствуют всего два человека. Я и он.

Мне девять лет и меня зовут Ярика. Потому что его зовут Ярик, и это, опять таки, невыносимо.

Я быстрее всех бегаю в школе среди третьих классов, а он выше всех прыгает. Я прыгаю дальше всех среди начальных классов, а он подтягивается больше всех.

Я получаю пять за сочинение по русскому языку, он пять с плюсом, потому что в его тетради нету клякс и рисунков на полях. Мне ставят пятёрки с плюсом по литературе, а ему с минусом, потому что «ребёнку его возраста не следует читать и учить таких авторов как Алан По и Стендаль».

Я играю на фортепиано и пою в хоре. Он играет на фортепиано и поёт в хоре. Но он хорошо знает сольфеджио, а я терпеть не могу этот предмет.

На протяжении всей младшей школы мы посещали одни и те же кружки и секции. И как на зло, какую бы новую секцию я не выбирала, он выбирал её тоже.

Но перейдя в среднюю школу, я решила, что найду секцию, куда он точно не сунется.

И я нашла таких две. Астрономический клуб и секцию по спортивному ориентированию.

В спортивном ориентировании меня сразу ждало разочарование. Ярик записался туда раньше меня на день. Но в астрономии я его опередила.

Надо признать, что я всегда была настроена агрессивно, хоть внешне этого не показывала.

А Ярик как будто всегда относился добродушно ко мне. Но это только так казалось.

Когда нам было десять, мы придумали себе клич: «Враги на всю жизнь!» Его мы произносили, вцепившись друг другу в волосы, всякий раз, когда завершали какое-либо общее дело, для того, чтобы не забывать, кто мы друг для друга.

В конце концов этот клич вошёл в привычку и уже произносился без особого энтузиазма.

И вот настал тот день, который наши родители торжественно назвали днём самосознания.

В этот день мне всё ещё было четырнадцать, а звали меня уже Ярой. Ярик так и остался Яриком, что немного успокаивало.

И в день самосознания мы вдруг осознали всю выгодность нашего положения.

Мы же враги на всю жизнь. А согласно великому Дюма, враги полны отваги, и самое главное чести.

Мы можем больше друг другу ничего не доказывать. Потому что мы враги.

Мы по разные стороны баррикад.

Я выбираю литературу, он русский язык, я выбираю баскетбол, он волейбол, я выбираю астрономию, он плавание.

Всё то, что было важно для меня, стало на мою сторону. На стороне Ярика осталось всё дорогое его сердцу.

Но спортивное ориентирование мы не смогли разделить. Поэтому оно разделило нас.

Из командного детского зачёта мы перешли в личный юношеский: юниоры и девушки.

Тут то и началось всё веселье.

Никогда бы не подумала, что я смогу залезть босиком на сосну. Полагаю, что и Ярик не ожидал, что перепрыгнет ручей шириной в три метра.

Быстрее, выше, сильнее.

Ярик не уступал мне ни в чём, как и я ему. И ничто не могло прервать нашей с ним борьбы, кроме одного. Одного сильного соперника, которого нам не составляло труда обойти. Надо было только объединиться.

Враги на всю жизнь.

Странно, что многие считали нас лучшими друзьями. Даже как-то забавно было.

Забавно было так же осознать, что и спортивное ориентирование стало для нас лишь хобби, даже не увлечением.

Однако появилась одна вещь, о которой, и только о которой я бы хотела рассказать.



Иногда мне было очень уютно рядом с Яриком. Были времена, когда мы могли неделями ничего не делать. Хотя, как утверждал Ярик, ничего не делать человек просто не способен.

Всё лето после окончания школы мы ели мороженное, готовили горячие бутерброды друг для друга, читали рассказы Рея Бредбэри вслух, ходили в театр юного зрителя на детские спектакли. Они были гораздо интереснее и талантливее поставлены, нежели спектакли для взрослых. Мы по вечерам зажигали свечи у него на даче, а не лампочки и болтали до полуночи под одеялом, а потом выходил под ночное небо любоваться звёздами. Мы придумывали новые истории про созвездия, мечтая когда-нибудь открыть своё собственное.

В дождливые летние дни мы бежали на речку купаться, потому что вода в наших краях была теплее под дождём, чем под солнцем. А когда вода в нашем организме превышала 80% мы шли в кино, после долгой и тщательной просушки. Ярик приноровился сушить мои волосы феном, намного, намного лучше, чем я.

В такие дни я могла отчеканить от зубов определение слов «уют» и «комфорт».

Мы были так беспечны, что письма из университетов стали для нас полной неожиданностью, хотя ждали их мы целое лето. Ждали так же сильно, как письма из Хогвардса. Хотя… Нет! Однозначно письма из Школы Чародейства и Волшебства Хогвардс были намного ожидаемы, но не реальны.

Но вот незадача: мне пришёл один конверт, а Ярику два.

Санкт-Петербург и Москва.

Конечно же Питер! О чём тут думать.

Но Ярик положил оба конверта на стол перед собой, даже не раскрыв их, обхватил голову руками и стал ерошить ржаные волосы.

– Эй, вражина! – злобно произнесла я , пнув ногой стул, на котором он сидел. – О чём тут можно думать?! Конечно же Санкт-Петербург!

Ярик ничего не ответил, а только поскрёб ногтями по столу, словно кот по утру.

– Поехали в город? – наконец произнёс он.

Всю дорогу мы ехали молча.

Хотя в поездке на велосипеде есть своя особая молчаливая романтика.

Ветер развивал выбившиеся из косы       пряди светлых волос, разгоняя тревожные мысли. Велосипед Ярика иногда поскрипывал, оповещая всадника об очередной кочке или ямке.

Вокруг шумели деревья, тополя и осины. И ни одной машины. Никто не ехал ни в город, ни в деревню. Благодать.

Солнце. Не высоко не низко.

Я дышу полной грудью и начинаю придумывать свою неделю.

Сейчас мы доедем до города. Тихого и приятного, родного города. Который так неуклюже старается попасть в ногу со временем. Все эти новые технологии и модернизации явно не для него.

Купим мороженое. Я как обычно фисташковое, а Ярик банановое.

Я буду нещадно кусать холодное лакомство, обжигая язык, а Ярик будет закидывать мороз прямо себе в горло, орудуя языком словно лопатой.

Когда наедимся, поедем по домам, расскажем родителям о письмах.

Если задержимся до ночи, то на дачу поедем с утра.

Впереди ещё большая половина августа. Его лучшая и одновременно худшая половина. Прощальная половина, наполненная светлой грустью.

Впереди ещё большая половина дороги.

Ярик что-то напивает себе под нос.

А у меня в голове уже великий план покорения Питера.



Люблю кататься на велосипеде. Жалко, Яра не так сильно это любит.

Думать с ветром в голове гораздо проще и приятнее.

Сколько себя помню, я всё соперничаю с этой девчонкой.

Мне это всегда доставляло неимоверное удовольствие.

Сейчас, расставляя приоритеты, я понимаю, что мы разделили почти всё, к чему могли прикоснуться.

Но кое-что одно осталось. Кое-что неразделённое, и , похоже, сокровенное для каждого из нас.

Я краем глаза замечал исписанные тетрадки размашистым неровным почерком. Яриным почерком.

В её заметках на телефоне много стихов, собственных цитат и набросков.

Сегодня я прочитаю ей одну вещь.

Мой рассказ. Я писал его всё лето. Он очень длинный для рассказа. Но по-другому его никак не назовёшь.

Яра и решит, как мне поступить с ним.

Куда мне поступить.



– Ну чего? – я аккуратно спланировала на диван, стараясь не пролить чай. В каждой руке по кружке. Чёрный и зелёный, травяной.

Ромашковый чай – звучит романтично, но на деле такая гадость. Я такое не пью. У меня в кружке чёрный чай с ежевикой.

– Я хочу прочитать тебе мой рассказ – спокойно ответил Ярик и отхлебнул из протянутой кружки глоток ромашкового пойла.

На мгновение моё сердце застыло в жадном трепете ожидания.

Я нахмурилась, силясь унять раздражение и беспокойство, а он начал читать.

Его рассказ был о двух маленьких монстрах, которые пребывали в бестелесном существовании. Они бродили между мирами, собирая для себя оболочку.

В каждом слове, что читал Ярик с листа, был двойной смысл, если не тройной. Он зашифровал шифр. Все эти его существа, монстры, планеты и звёзды, воздушные медузы и усатые бабочки напоминали мне все те книги, что мы читали в детстве. Но это не было похоже ни на одну из них.

Как будто знакомая речь, которую я никогда не слышала, идея рассказа располагала к себе.

– Погоди, – остановила его я, – мне нужен ещё чай.

Идя на кухню, я кусала нижнюю губу и думала, как же я ему завидую.

Он всё лето писал, а я валяла дурака. Какие-то жалкие наброски и рассказики на два листа.

Пока я наливала чай, меня одолевало чувство зависти. Пустой беспросветной зависти. Почему я этого не сделала? Не написала что-то стоящее?

Пока я разбавляла себе чай холодной водой, я старалась придумать, что сказать Ярику помимо «придурок, засранец, это я должна писать, я должна писать из нас двоих, я»!

Руки дрожали, когда я несла чай в гостиную.

– … а потом они проснулись, все семеро, – Ярик перевернул страницу, – смотря друг на друга, они не понимали, что настало утро. Ветер играл с несуществующими занавесками, а несуществующие птицы пели трели.

Когда тёплый свет коснулся их бледных плеч, они обернулись. Где-то вдалеке, там, где смыкаются круглые астероиды, показалось солнце.



Яра молчала. Глаза её бегали по ковру. Она что-то пыталась прочитать на полу. Между цветных строк паласа.

– Что скажешь? – я с нетерпением ждал её ответа.

– Это… хорошо, – Яра явно силилась подобрать слова. – сильно и неожиданно.

– И всё? –

– Мне очень понравилось, – сказала она, но её зубы щелкнули, превратив снисходительную улыбку в звериный оскал

– Можно попросить тебя, – начал я замявшись, – написать рецензию?

– Ну так проси. –улыбнулась она.

Пока Яра стучала по клавишам ноутбука, я готовил бутерброды, чтобы поджарить их на костре.

– Готово! – торжественно объявила она.

– Читать уже можно? – я бросил нож, так и не дорезав последний кусок сыра.

– Читай, а я костёр разводить. – бросила в спешке Яра.

Она почему-то сначала помчалась наверх, вместо того что бы сразу пойти во двор за дровами.

– Я к реке, жду тебя там – крикнула она с порога. Я не успел опомниться, как она, хлопнув дверью, скрылась за калиткой.

– Погоди, я возьму дрова – крикнул я, высунувшись из окна.

– Возьми еду, – крикнула она ничуть не замедлив шаг, – и сообрази что-нибудь попить.

Яра тащила связку мелких дров за спиной, укрытых пледом. В руках она несла что-то ещё, я не успел разглядеть.

Когда я пришёл на берег, пламя взмывалось до самого неба.

Яра сидела у самого огня, обхватив руками колени. Её взгляд был такой спокойный и даже, не побоюсь этого слова, благоговейный.

Я сел рядом, и мы молча пялились на красно-жёлтые языки.

Вокруг неё царила такая сумасшедшая безмятежность, что я заподозрил недоброе.

Проследив за взглядом Яры, я увидел между дров тетради. Толстые, тонкие, цветные, в клеточку, сорокавосьмилистовые…

– Чёртов Гоголь! –вскричал я и стал разбрасывать горячие головешки по песку – что ты делаешь?!

– Не смей, – Яра оттолкнула меня от костра. Я потерял равновесие и упал на спину.

Она стояла между мной и костром, отчего её огромная тень накрывала меня с головой.

– Яра, послушай, – жалобно начал я.

– Не надо.– Она даже не обернулась

Остаток вечера мы провели молча жуя бутерброды.

Всю ночь я не мог уснуть. Ворочался и вздыхал. И всё думал, думал и думал.

Думал о Яре, с которой мы враги на всю жизнь, лучшие друзья и всё прочее, думал о маме с папой, которые очень не хотят меня отпускать в столицу, ни в северную, ни в центральную. Думал о собаке, которую придётся оставить дома.

А ещё думал о том, что она мне сказала перед сном.

– Я думала, что мы всё уже разделили. Но оказывается, ничегошеньки не изменилось.

Мы так и не поделили Стендаля, Шоу, Толстого, Шекспира, Гёте, Паланика, Брэдбери, Булычева, Пастернака, Бианки, Андерсена, Киза и Кизи. Даже маму Джо мы не смогли поделить.

Полагаю, города мы с тобой точно поделим.

И, это…

Спокойной ночи.

Когда я понял, что глаз мне не сомкнуть, было уже пол шестого утра.

И тут меня осенило.

Я вскочил с дивана, запрыгнул в штаны, подцепил по дороге шлёпки и полетел на пляж, где вчера горел злополучный костёр, пожирая письмена моей подруги.

Упав на колени перед чёрной лункой, я стал разгребать угли.

Руки уже по локоть были в саже, но, увы, и ах. Ничего.

Я пошёл к воде, чтобы смыть с себя всю это черноту, как вдруг споткнулся о головешку.

Со злостью пнув полено, я наткнулся на ещё одно. Сообразив, что это остатки костра, которые я вчера разбросал, в доблестном порыве спасти творения Яры, я начал разгребать под собой песок.

Тихонько рассмеявшись себе под нос, я вприпрыжку побежал обратно к дому.



Опаздывать я чертовски не люблю. Но это у меня получается лучше всего.

Вот и Ярика я заставила ждать на вокзале.

Я не люблю цветы, которые мне дарят. Они умирают слишком быстро. А цветы в горшках я убиваю ещё быстрее.

Но почему то сейчас я иду с бутоном белой розы в правом кармане.

Бутон нежно лежит в руке и как-то тепло пульсирует, будто отдавая остатки жизни моей ладони.

Я чувствую этот мягкий белый цвет.

И почему то от этого прикосновения становится так печально, приятно, трогательно и даже забавно.

Розу сначала срубили на корню, предварительно вырастив на убой.

Дальше она случайно выпала из общего букета прямо на улицу. Её подобрал Ярик и подарил мне.

А что сделала я? Я её обезглавила.

И словно всадник я несу её голову на бедре, как свой трофей.

Печально и обидно.

Но приятно. Этот цветочный трупик был предназначен специально для меня, пусть волей случая, пусть прихотью судьбы, этот бутон мой.

Я представляю, как роза превращается в маленькую белую мышку и ползёт вверх по руке, прямо под плащом.

Мне не нравится эта фантазия, и я сочиняю заново.

Я бы сочинила заново наш предстуденческий август, что бы мы вместе могли учиться в Питере, что бы не ездить к нему в эту вонючую Москву, что бы он не ездил к Неве, что бы потом ему не хотеть уезжать, но всё-таки зачем-то возвращаться обратно.

Завтра мы встретимся после обеда.

И я так и быть удостою его чести прочесть первым мою книгу, которая, надеюсь, выйдет в свет без щипка и задоринки, не то, что моя дебютная.

– Не понимаю, почему ты каждый раз останавливаешься у Ромы, мог бы жить с нами. Максим всегда за. – Я неторопливо укладывала его покупки.

– Понимаешь, с Ромкой веселее. И ещё… ты только не обижайся, этот твой Макс – настоящий князь тьмы. У меня от него мурашки по коже. –

– О, да, – мечтательно протянула я, – у меня тоже.

– Всё как ты хотела, – Ярик положил фруктовую жвачку в карман плаща.

– Осталось завести собаку и закончить роман.

– Тот самый? – он насторожился.

– Да, -

Из магазина мы возвращались молча.

Молча готовили еду, молча ждали Рому, молча попрощались.

Однако я чувствовала, о чём думает Ярик.

«Моя повесть и твой роман. Они очень похожи. Как разные главы одной книги. Нет, даже как две книги одной трилогии. Я бы хотел, чтобы моя повесть…» – он не закончил, но то как он подчеркнул слова «моя повесть» меня привело в бешенство.