Гувернантка
Алексей и Ольга Ракитины


Невыдуманные истории на ночь
Роман «Гувернантка» является хронологически первым в серии «Невыдуманные истории на ночь». Сюжет его основан на реальных событиях – обстоятельствах расследования подозрительной смерти в апреле 1878 г. Николая Познанского, 18-летнего сына жандармского полковника (в романе – Прознанский). В отравлении была заподозрена домашняя воспитательница, предположительно состоявшая в интимных отношениях с молодым человеком. Интригующие перипетии этого расследования широко обсуждались прессой тех лет.





Гувернантка

Серия «Невыдуманные истории на ночь»



Алексей и Ольга Ракитины



© Алексей и Ольга Ракитины, 2017



ISBN 978-5-4485-8445-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero




1


Удивительно теплым апрельским вечером 1878 года к табачной лавке, что на 2-й линии Васильевского острова, зазывно манящей ярко раскрашенной витриной и начищенным колокольчиком у входа, бойко подкатила открытая пролетка. Мужчина импозантного вида с роскошной костяной наборной тростью и утомленным лицом не спеша вошел в лавку, а извозчик на козлах, ссутулив широкую спину, предался ожиданию, погрузившись в состояние дремы с открытыми глазами.

Из подворотни показалась сутулая фигура мужчины в изрядно ношенном сюртуке с поднятым воротником. Этот человек даже не шел, а словно невесомо скользил по булыжной мостовой, бесшумно переставляя свои кривоватые ноги. Приблизившись к экипажу сзади, он точно невзначай заглянул вовнутрь и легкая, почти незаметная ухмылка, отразилась на его лице. Ловким манером он выудил из ряда стоявших в ногах баулов и бюваров саквояж рыжей свиной кожи, добротный и вместительный. Среди прочей поклажи это была не единственная заманчивая находка, но мужчина, проявив разумную сдержанность, ограничился только этим. Так же бесшумно он скользнул в ближайшую подворотню, оставив кучера нежиться в сладкой дрёме.



Вот уже битых 3 часа пристав с дюжиной младших чинов и тремя агентами сыскной полиции проводил обыск на воровской малине Ваньки-Петуха в Дровяном переулке. Всех посетителей трактира на первом этаже и обитателей громадной квартиры-клоповника этажом выше – а таковых оказалось более дюжины – собрали в самой большой комнате, звучно названной хозяином квартиры «зеркальным зало». Своим названием сие грязное помещение было обязано старинным зеркалам, развешанным в простенках между окнами; сами окна были закрыты плотными занавесями, отчего в комнате царил полумрак. Приставленный к задержанным урядник важно прохаживался меж зеркал с облезлым серебром и взыскательно следил, чтобы публика не перешептывалась. Да, если честно, многие ничего такого делать и не пытались, поскольку были пьяны в стельку.

Ночью у Ваньки Петуха шла большая карточная игра и ее азартные участники ныне испытывали вполне понятные последствия перебора пунша и коньяка. Как было всем известно, коньяк, подаваемый Ванькой-Петухом, был бодяжен умельцами на Лиговке, так что на некрепкие или невоздержанные души сей напиток воздействовал в прямом смысле сногсшибательно. Тяжелый смрад висел в квартире, это была смесь самых разнородных запахов – алкогольного перегара, печки, немытых потных тел и гуталина с начищенных сапог урядника.

Обыск близился к концу, когда под ворохом ношенной по виду одежды один из полицейских наткнулся на вполне приличный кожаный саквояж. «Не иначе ворованный,» – мелькнула мысль в голове полицейского. Собственно, ворованным тут было почти все, но саквояж желтой кожи с двумя латунными застёжками выделялся среди прочего барахла своей добротностью и явно немалой ценой. Открыв находку, полицейский обнаружил внутри какой-то странный сосуд зеленого стекла, похожий на вместительную кастрюлю с плотно притертой крышкой. Сквозь крышку и ручки была пропущена суровая нить, с остатками сургуча. Очень странная находка.

Саквояж был отнесен приставу, который в свою очередь показал его агенту, допрашивавшему в тот момент Ваньку-Петуха.

– Что внутри? – спросил агент, и не дожидаясь ответа, извлек из саквояжа стеклянный сосуд. На свету сквозь зеленое стекло стало видно, что внутри находится жидкость, в которой плавает нечто бесформенное.

– Саквояж не мой, вижу в первый раз, – поспешно проговорил Ванька Петух, – всех святых призываю в свидетели и крест клятвенно целовать в том готов.

– Ну разумеется, – рассеянно пробормотал сыскарь. Он уже не слушал Ваньку. Секундой позже он поднял крышку и по комнате распространился специфический аптечный запах.

– Эко! – выдохнул потрясенный пристав, а агент развел руками:

– Печень в формалине… Как-то это нехорошо. Ладно бы что-нибудь ботаническое: ежики, там, воробушки всякие в спирте. А вот печень человеческая – это очень даже нехорошо, – задумчиво пробормотал сыщик.

Пораженный увиденным хозяин квартиры приподнялся было со стула, но пристав шагнул к нему навстречу и со всего размаху въехал ладонью в ухо. Ванька-Петух кубарем полетел на пол и завыл:

– Истинный крест, не моё, понятия не имею, знать – не знал, кто принес – не ведаю, подбросили мне.

– Кто подбросил-то? – гаркнул пристав.

– Гости-гости.

– Стервец, веры тебе нет! Счас отправишься с нами в участок, там измордую собственноручно, – пообещал пристав. Надо сказать, прозвучало сие обещание очень даже нешуточно.

– Послушай, Ванька, – невозмутимо продолжил сыскной агент, – Если бы твои гости просто играли в карты, к тебе бы вопросов не было. Конечно, подпольный игорный дом в столице – это нарушение закона, но до известных пределов с сим злом мириться можно. Но твои друзья-уркаганы не просто мошенничали по-крупному, они еще и на человеческие жизни играть стали. Тут тебе, однако, не Сахалин, не Нерчинск и не Вилюйск, так что свои каторжанские ужимки здесь показывать не след.

– Ничего не знаю, ничего! – запричитал Ванька; он сделал попытку подползти к агенту, но его движение остановил пристав, наступив сапогом на спину притоносодержателя, – сам за столом не сиживал, за ставками не следил, ну какой с меня может быть спрос?

– Ты сам подумай, какой может быть спрос с человека, на квартире которого друзья-каторжане – человекоубивцы и ироды окаянные – во время карточной игры ставят на человеческие жизни, а потом в этой же квартире находят извлеченную из тела человеческую печень?

Ванька-Петух заплакал. Он проплакал всю дорогу до околотка и друзья бывалого тюремного сидельца никак не могли понять, что же вызвало эти горючие слезы: искреннее раскаяние или банальное сожаление о собственной бездарно прожитой жизни?



Делом о найденном саквояже с печенью поручили заниматься помощнику окружного прокурора Вадиму Даниловичу Шидловскому. Это был старый опытный служака, обрюзгший и подуставший на государевой службе. Сей почтенный господин взгляд имел обыкновенно сонный и какой – то скучающий.

Оживлялся он обычно при обсуждении званых обедов многочисленных родственников и вообще – лишь при общении с ровней себе. Наделенный богатой родословной и знатной родней, человек этот не то чтобы брезговал людьми простыми – нет, просто они были ему совсем неинтересны. А посему провести первоначальное дознание о саквояже, найденном в притоне Ваньки-Петуха, он поручил своему молодому подчиненному Алексею Ивановичу Шумилову.

Саквояж с печенью в формалине под конвоем прибыл в один из околотков Адмиралтейской части, куда пригласили полицейского доктора, а все задержанные на малине Ваньки-Петуха гопники подверглись весьма пристрастному допросу. После многочисленных и энергичных шлепков, пинков и ударов по ушам выяснить удалось весьма немного: никто из задержанных так и не вспомнил, кем именно саквояж был принесен на квартиру Ваньки. То есть, эти канальи, конечно же, знали правду, но ввиду отсутствия прямых улик добиться этой правды от задержанных не представлялось возможным. Был бы среди задержанных полицейский осведомитель – и дело запросто бы сдвинулось с мертвой точки, но такового, увы, среди них не оказалось.

Доктор, несколько помятый, с серым, невыразительным лицом, нацепив на переносицу круглые стеклышки пенсне, открыл стеклянный сосуд и внимательно всмотрелся в его содержимое. Казалось, его ничуть не смущает специфический запах и сам вид плоти, в то время как у Шумилова, стоявшего рядом, этот запах вызвал горловой спазм и желание подставить лицо под струю свежего воздуха из приоткрытого окна. Тонким пинцетом доктор подцепил печень, перевернул ее, посмотрел с обратной стороны. После этого, взяв печень двумя пальцами, вытащил ее из формалина и бросил на чашку установленных подле весов. На лице полицейского врача ничего не отразилось во время этой манипуляции; Шумилов же остро ощутил, как болезненно содрогнулся его желудок. Дабы подавить рвотный позыв он с шумом втянул носом воздух, вызвав усмешку доктора:

– Носом-носом дышите, молодой человек. И сядьте-ка, право, на стульчик. В ногах-то в этаком деле правды нет, особенно с непривычки.

– Ничего-с, перестою, не впервой.

– Ну-ну, – доктор продолжал ухмыляться, – вес запишите? Четыре и четыре десятых фунта… Из чего можно заключить, что вес тела человека, потерявшего эту печень, составлял примерно 180 фунтов.

Доктор перебросил печень обратно в судок, закрыл его крышкой, и направилися к умывальнику мыть руки.

– Такой вес, скорее соответствует мужчине, нежели женщине, – предположил Шумилов.

– Ну отчегоже-с? Если женщина тучная, рожавшая, то 180 фунтов вес для нее вполне допустимый.

– Что вообще скажете об увиденном?

– Ну-с, что я могу сказать, глядя на это безобразие? Печень, конечно, человеческая. Без видимых повреждений, патологий. Её владелец был человеком непьющим – это однозначно. Отделена она профессионально, хирургически грамотно, так скажем. Работал мастер. О сроке давности судить не берусь, поскольку орган был сразу же помещен в консервант и посмортальным изменениям подвергнуться не успел. Думаю подобное изъятие вряд ли могли сделать в уголовной среде, нужны ведь специальные медицинские инструменты. И навык. Большего, конечно, не скажу, надо произвести исследование в лаборатории.

– На предмет?

– На предмет обнаружения яда, конечно же. Напишите отношение?

– Напишем, – кивнул Шумилов.

– Ну, пишите, – доктор пожал плечами, – Но, к слову сказать, в таких судках зеленого стекла – я имею ввиду эту банку – обычно хранят изъятые органы в анатомичках и лабораториях.

Алексей Иванович Шумилов задумался, остановившись у окна. На перилах чугунной решетки у тротуара ярко играло солнце, воробьи купались в луже. Неся лоток с дымящимися пирожками, прошел молодой румяный булочник. За свою еще совсем небольшую практику Шумилов впервые столкнулся с подобным откровенно дурацким происшествием. По словам доктора получалось, что эта человеческая печень пропала из морга или химической лаборатории. Но как и почему она оказалась в саквояже в воровском притоне? Вряд ли судок в саквояж поместил вор, если таковой действительно похищал судок из анатомички. Представить себе питерского воришку, разгуливающего по городу с человеческой печенью в формалине, было так же невозможно, как увидеть радугу зимой. Нет, скорее всего похищался вовсе не стеклянный судок с печенью – вора интересовал именно дорогой саквояж. Однако, никаких заявлений о краже саквояжа желтой кожи не поступало. Впрочем, ждать таких заявлений и не следовало: кому в голову придет сознаваться в том, что он носит с собой подобные столь странные вещи? Так или иначе, следовало объездить все морги при больницах, а также лаборатории, где могли исследоваться части человеческого тела. Скорее всего, таких мест не могло быть много: Медико-хирургическая академия, Университет, Высшие женские курсы, там готовили фельдшериц.

Другой вопрос состоял в том, для чего владелец саквояжа поместил в него анатомический судок? Тут предполагать можно было все что угодно; пожалуй, никто кроме самого владельца саквояжа объяснить бы этого и не смог. В подобном деянии могла быть криминальная подоплека – расчленение убитого преступником человека, например; а могла быть банальная глупость – скажем, неумная выходка студентов-медиков, решивших кражей извлеченного органа подшутить над кем-либо.

С такими мыслями Алексей Иванович распорядился отправить находку в Адмиралтейскую часть, где оставить в сохранности до особого распоряжения, а сам направился доложить Шидловскому, своему непосредственному шефу, о результатах собственных изысканий. Вадим Данилович как раз собирался уезжать, но задержался на четверть часа, дабы выслушать помощника.

– То, что на судке присутствует суровая нить и остатки сургуча, наводит на мысль о том, что сосуд с органом был опечатан, – докладывал Шумилин, – Кем и когда это было сделано ныне, к сожалению, установить не представляется возможным, ибо сургуч сломан. Однако, наличие следов опечатывания, а также сам факт консервации человеческого органа в формалине, заставляют думать, владелец саквояжа был врачом, возможно, анатомом, с непонятной целью изъявшим печень из надлежащего для неё места хранения. Человек, положивший сосуд с органом в саквояж мог руководствоваться преступным умыслом, а мог действовать и без оного.

– Я полагаю, что готовилась банальная студенческая шутка, – невпопад заметил помощник прокурора.

– Не такая уж она и банальная.

– Ну, с момента открытия первого анатомического института в 1846 г. у медиков сложился своего рода фольклор, связанный с анатомичкой. С профессором Гиртлем Вы часом знакомы не были?

– Никак нет, Вадим Данилович.

– Ну, а мне довелось накоротке встречаться с этим презанимательным человеком. Это был наш первый прозэктор, его привез в Россию еще Пирогов. В иные минуты Гиртль мог оригинально пошутить, с анатомическим, знаете ли, уклоном. Свою первую лекцию он начинал с того, что демонстрировал слушателям, как врач может согреть свои руки в кишечнике неостывшего трупа… – казалось сейчас Шидловский сядет на своего любимого конька и начнёт рассказывать любимые им житейские анекдоты, но помощник прокурора сам себя одернул, – Впрочем, я не о том. Непонятно, почему бандиты не выбросили печень.

– Возможно, их смутила находка, а возможно, они просто не успели.

– Ну-ну. Вы не подумали о том, что мы имеем дело с похитителями трупов? Так сказать, с петербургскими Бурке и Хейром?

Алексей Иванович понял, что имел в виду начальник. Английские преступники Вилльям Бурке и Вилльям Хейр по их собственному признанию в 1820-х годах убили 16 человек, тела которых были проданы профессору анатомии Роберту Ноксу. Тот из полученных тел готовил наглядные пособия для медицинских лекций, которые не без выгоды продавал в университеты.

– Не думаю. Если бы бандиты в доме Василия Петухова действительно убивали людей и извлекали из них внутренние органы, то в подтверждение тому осталось бы множество следов. А таковых нет. Можно предположить, что органы извлекает некий врач-специалист, а бандиты только поставляют тела, но тела-то без печени в нашем распоряжении нет!

– Значит, надо искать такое тело…

Помощник прокурора умел говорить общими фразами и кому как не Шумилину было это хорошо известно.

– Я полагаю объехать завтра больничные морги, навести справки, разумеется, проеду и по анатомичкам; на кафедрах попрошу проверить наглядные пособия. Думаю уложиться в один день, – бодро отчеканил Алексей Иванович, стараясь убедить самого себя в исполнимости сказанного.

Шидловский, застегивая мундир и придирчиво осматривая в зеркале свою физиономию и прыщ, который так некстати вскочил на переносице, благосклонно с огласился:

– Да, голубчик, правильно мыслишь.

Эта способность шефа переходить от официального «Вы» к фамильярному «ты» не переставала удивлять Шумилова.

– Поезжай, порасспроси людей, – продолжал между тем помощник прокурора, – глядишь, владелец саквояжа и отыщется. Возьми себе в помощь кого-либо из надёжных сыскарей, сошлись на меня. Градоначальнику еще не делали доклад о находке, поэтому определяться надо скорее: либо мы её квалифицируем как преступление и возбуждаем дело, либо – нет. Тянуть нельзя. Завтра же мне доложишь.

И когда уже Шумилин стоял в дверях кабинета, Шидловский пригвоздил своего подчиненного полуфразой, по части которых он был большим мастером и которыми умел ставить в тупик даже опытнейших канцеляристов:

– Бурке и Хейр не только людей убивали, они еще и могилы раскапывали… Между прочим, они были содомиты!

Означало ли сказанное, что Шумилову надлежало ещё проехаться и по столичным кладбищам, дабы убедиться, что никто не раскапывал свежие могилы?

Весь следующий день Алексей Иванович потратил на то, чтобы обойти все места, где у покойного могли официально изыматься внутренние органы для исследования. Вид этих мрачных помещений, сырость, промозглый холод и специфический запах, витавший там, удручающе действовали на Шумилова. Каждый раз, выйдя на свежий воздух, он вдыхал полной грудью, встряхивался внутренне, как собака после купания и шел дальше. Его гнал вперед азарт гончего пса, появление которого он с удивлением отметил у себя. И ничто не могло сбить его с этого пути, даже вид тел с окоченевшими синими ступнями, торчавшими из-под простыней и дерюг (там где таковые вообще были), даже давящая тишина (мертвая!).

Но, к досаде сыщика, продвинулся он мало. Нигде ничего не пропадало – ни тела, ни отдельные органы, даже с посудой везде был полный порядок. «Что же получается, – размышлял Алексей Иванович, устало шагая по сумеречным улицам домой, – нет пропаж из официальных, так сказать, мест. Выходит, препарирование было криминальным? Печень ведь действительно могли взять и не у тела, а у живого человека. Но с какой целью консервировать орган? Ради чего действовать так сложно? Людоедство? Можно допустить, но для этого орган следовало сохранять во льду, а не опускать в химикалии. Предъявить орган как доказательство… Чего?» Версий могло быть множество, а реальность всегда могла оказаться такой, что даже самая изощренная фантазия грозила спасовать. «Надо подождать, – устало думал Алексей Иванович, – война план покажет. А доклад господину градоначальнику пусть беспокоит господина окружного прокурора.»



Утром следующего дня Шумилов пришел на службу в подавленном и вялом настроении. Всю ночь он провёл как в чаду, мысли о стеклянной посуде с человеческой печенью не оставляли его даже во сне и трансформировались в тяжелую дурацкую фантасмагорию, в которой присутствовал Некто с зеленым лицом и руками, украшенными длинными, заворачивающимися книзу ногтями, больше похожими на когти. Этот Некто держал в руках ланцет и, плотоядно ухмыляясь алыми влажными губами, нацеливался на кусок человеческой печени, лежавший перед ним на большом серебряном блюде. «Можно и живую, а можно и у трупа взять, лишь бы свежая была», – рычал зеленокожий, – «На первой лекции по патанатомии профессор Гиртль всегда шутил, что гроб с покойником – это всего лишь консерва, ха-ха-ха.» Весь этот бред тянулся целую ночь, с перерывами, во время которых Шумилов просыпался, и продолжениями после того, как он засыпал опять.

Проснулся Алексей Иванович совершенно измученным и решил, что заболел. Заболеть в Петербурге в конце апреля было немудрено: хотя веселое весеннее солнце вовсю припекало на открытых местах, в тени и возле воды все еще тянуло промозглой сыростью. Позавтракав и выпив чашку обжигающего какао, Алексей Иванович почувствовав себя как будто лучше, но все же мрачное состояние духа его не изменилось. По пути на работу он обдумывал план своих действий на предстоящий день, но с самого начала все пошло не так, как он рассчитывал.