Мы припарковались перед «Аловым двориком» и прошли вглубь, к патио.

– Я возьму себе три гамбургера, – объявил Сала. – Ничего другого тут не подают.

– Годится. Лишь бы побольше.

Боб вызвал повара и сказал ему, что мы хотим шесть штук.

– И два пива, – добавил он. – Одна нога здесь, другая там.

– Я бы рому взял, – сказал я.

– Два пива и два рома, – крикнул Сала. Затем он откинулся на спинку стула и зажег сигарету. – Так ты репортер?

– Типа да.

– А сюда зачем решил податься?

– Отчего бы и нет? – ответил я. – Карибы вовсе не самый отстой.

Он хмыкнул.

– Тут тебе еще не Карибы… Хочешь туда, езжай дальше на юг.

Повар тем временем уже семенил к нам с выпивкой.

– А до этого ты где был? – спросил Сала, принимая пиво с подноса.

– В Нью-Йорке, – сказал я. – А еще раньше в Европе.

– Где в Европе?

– Да везде… В основном Рим и Лондон.

– «Дейли американ»! – полувопросительно воскликнул Сала.

– Ну да, – сказал я. – Подменял одного типа на шесть месяцев.

– А ты знаешь такого Фреда Баллинджера?

Я кивнул.

– Так вот он здесь. Богате-ет…

Я простонал:

– Господи, вот ведь сукин-то сын, а?

– Ты его еще увидишь, – пообещал Сала с кривой ухмылкой. – Он частенько у нас ошивается.

– Чего ради? – нахмурился я.

– К Доновану подкатывает. – Боб издал смешок. – Заверяет, будто вел-де спортивную колонку в «Дейли американ».

– Да бездельник он, – сказал я.

Сала расхохотался.

– Донован как-то раз спустил его с лестницы… так что тот пока носу не кажет.

– Вот и хорошо. А этот Донован, он кто? Спортивный редактор?

Боб кивнул.

– И пьяница. Вот-вот заявление подаст, «по собственному».

– Почему?

Он расхохотался.

– Да потому! У нас все увольняются – и ты тоже уйдешь. Мало-мальски нормальный человек тут корячиться не будет. – Боб покачал головой. – Народ бежит, как мухи дохнут. Я вот дольше всех продержался… кроме разве что Тиррелла, нашего редактора городской колонки… Да и он вскорости свалит. Лоттерман об этом пока не знает… что нам всем придет каюк. Тиррелл-то ведь единственный остался, кто умеет работать. – Он коротко рассмеялся. – Погоди, увидишь главреда – этот вообще заголовок на полосу сочинить не может.

– А кто здесь главред? – спросил я.

– Сегарра… «Скользкий Ник». Сидит, рожает биографию нашего губернатора. Когда к нему ни подойди – хоть днем, хоть ночью, – он пишет губернаторскую биографию. И отвлекать его не смей, вот так-то.

Я отхлебнул из бутылки.

– И как долго ты здесь? – спросил я.

– Куда уж дольше… Почитай, поболе года.

– Ну, это еще ничего.

Он улыбнулся.

– Да ради бога. Разве я что говорю? Может, тебе тут глянется… Кое-каким типам здесь вообще лафа.

– Например?

– Рэкетирам, – ответил он. – Или всяким там дельцам. Ох, им тут нравится.

– Угу, – кивнул я. – Это я еще в аэропорту приметил. – Я внимательно на него посмотрел. – А что тебя здесь держит? Ведь билет до Нью-Йорка каких-то сорок пять долларов.

Боб фыркнул.

– Да я столько за час зарабатываю. Нажимаю свою пипку на камере, и все.

– Ты, должно быть, жадный, – заметил я.

Он ухмыльнулся.

– Это да. Более корыстного субчика не сыщешь. Иногда даже тянет самому себе дать по промежности.

Появился Трубочист с нашими гамбургерами. Сала схватил свою долю с подноса, разъял булочки и пошвырял листья салата вместе с кружками помидоров в пепельницу.

– Чудище ты безмозглое, – устало заявил он. – Сколько раз тебе втолковывать, чтобы не клал всякую дрянь в мое мясо?

Негр молча удалился.

– Тысячу раз повторял! – крикнул Сала. – Я тебе каждый долбаный день повторяю!

– Эй, – сказал я, улыбаясь. – Ты явно тут засиделся; видишь, как это место тебя достало?

Боб отхватил громадный кусок гамбургера.

– Смейся-смейся, сам потом все увидишь, – пробурчал он с набитым ртом. – На пару с этим Йимоном…

Тот вообще псих капитальный. Ему тут долго не протянуть. Да тут никто не протянет… – Он ударил кулаком по столу. – Трубочист! Еще пива!

Трубочист высунулся из кухни и глянул в нашу сторону.

– Пару пива! – крикнул Сала. – Да поживее!

Я с улыбкой откинулся на спинку стула.

– А что такое с этим Йимоном?

Он посмотрел на меня так, словно более идиотского вопроса в жизни не слыхал.

– Ты что, сам не понял? Ты глаза-то у этого сукина сына видел? Лоттерман с перепугу обделался, точно тебе говорю… Да ты что, и впрямь не разобрался?

Я помотал головой.

– Да нормальный он вполне.

– «Нормальный?» – воскликнул Боб. – Эх, тебя бы сюда пару вечеров назад! Он же этот стол перевернул ни с того ни с сего!.. Вот этот самый стол! – Для верности Боб хлопнул по столешнице. – Невесть почему, – повторил он. – Сгреб нашу выпивку на пол, а потом – раз! – и опрокинул стол на одного злосчастного дурня, который и сам-то не понимает, что говорит… А вдогонку пообещал его растоптать! – Фотограф покачал головой. – Вот уж не знаю, откуда Лоттерман его выкопал. Бедняга до того его боится, что с ходу одолжил сотнягу, а Йимон пошел и махнул ее на какой-то мотороллер. – Он горько рассмеялся. – А теперь выписал себе девицу, чтоб она с ним жила.

Появился негр с пивом, и Сала мигом снял бутылки с подноса.

– Только безмозглые дуры и могут сюда ехать. Девственницы чертовы… Истерички. – Он погрозил мне пальцем. – Смотри, Кемп, заедут у тебя шарики за ролики в этом месте, попомни мои слова. Тут любой свихнется.

– Ну, не знаю. На самолете была одна хорошенькая молоденькая штучка… – Я улыбнулся. – Пожалуй, попробую завтра ее отыскать. Наверняка где-то на пляже загорает.

– Лесбиянка, поди. Тут их знаешь сколько? Так и кишат. – Он потряс головой. – Тропическая гниль – вот что такое вечная выпивка без секса! Я уже с ума схожу… того и гляди распсихуюсь!

Пришел Трубочист с двумя свежими бутылками пива, Сала жадно их схватил. В ту же секунду в дверях показался Йимон, увидел нас и направился к нашему столику.

Сала издал мученический стон.

– О господи, только его не хватало, – пробормотал он. – Йимон, не топчи меня, а? Я ничего плохого в виду не имел.

Йимон улыбнулся и присел рядом.

– До сих пор скулишь из-за Моберга? – Он рассмеялся и повернулся ко мне: – Роберт считает, что я с Мобергом жестоко обошелся.

Сала что-то проворчал насчет поехавшей крыши.

Йимон вновь рассмеялся.

– Наш Сала – самый древний старец во всем Сан-Хуане. Тебе сколько, Роберт, под девяносто?

– Что ты ко мне лезешь со своей дурью? – выкрикнул Сала, вскакивая с места.

Йимон кивнул.

– Роберту нужна женщина. Ему болт давит на мозги и не дает думать.

Сала простонал и зажмурился.

Йимон побарабанил пальцами по столу.

– Роберт, улицы полны шлюх. Ты бы хоть разок кругом себя осмотрелся. Пока я сюда ехал, видел их столько, что захотелось схватить себе штучек шесть, да и завалиться голышом прямо в середку, чтоб они по мне ползали как щенята.

Он рассмеялся и знаком позвал официанта.

– Скотина ты, – буркнул Сала. – Та девочка здесь и дня не пробыла, а ты уже размечтался, как по тебе шлюхи будут ползать. – Он рассудительно покивал головой. – Наживешь себе сифилис… Пошатайся по проституткам, потопчи своими ножищами и в скором времени вляпаешься в кучку.

Йимон оскалился в ухмылке.

– Ладно, Роберт. Считай, что меня предупредил.

Сала вскинул лицо.

– Так она еще спит? Я когда смогу вернуться в свою собственную квартиру вообще?

– Как только мы с нее съедем, – ответил Йимон. – Конечно, придется одолжить твою машину: на мой-то скутер пожитки не влезут.

– Господи, – прошептал Сала. – Йимон, ты чума, вот ты кто… Паразит вампирский.

Тот расхохотался.

– Зато ты, Роберт, добрый самаритянин. Тебе воздастся. – Он пропустил мимо ушей фырканье фотографа и вновь повернулся в мою сторону: – С утренним рейсом пожаловал?

– Ну, – сказал я.

Он усмехнулся.

– Шено говорит, что с ней в самолете летел один молодчик и всю дорогу избивал какого-то старика… Это был ты?

Я простонал, чувствуя, как меня вместе со столиком накрыл невод греха и дурацких совпадений. Сала подозрительно на меня уставился.

Тогда я объяснил им, что сидел возле престарелого психа, который вздумал прямо по мне пролезть.

Йимон расхохотался:

– А Шено решила, что ты псих… Говорит, ты еще в аэропорту на нее пялился, а потом набросился на несчастного старика… и продолжал его избивать, даже когда она выходила из самолета.

– Иисусе Христе! – вскрикнул Сала, даря мне гадливый взгляд.

Я покачал головой и попробовал обратить все в шутку, недовольный сложившимся образом: хам-приставала, склонный к рукоприкладству, да еще в отношении престарелых. Нет, такого рода рекомендации человеку на новом месте ни к чему.

Йимон вроде бы позабавился историей, но вот Сала совершенно определенно смотрел недоверчиво. Я заказал еще выпивки и поторопился сменить тему.

Мы просидели несколько часов за разговором и ленивым потягиванием из стаканов, убивая время под дребезг убогого пианино. Нотки выплывали из патио, придавая ночи безысходный, меланхоличный тон.

Сала был убежден, что газета обязательно загнется.

– Я лично унесу ноги, – заверил он нас. – Через месячишко. – У него имелось еще два крупных фотозаказа, а потом он собирался смыться, вероятнее всего, в Мехико. – Даю где-то месяц, а потом начнем паковаться.

Йимон покачал головой.

– Роберт хочет, чтобы газета загнулась, и у него появился повод свалить. – Он улыбнулся. – Ничего, она еще продержится. Мне надо-то всего три месяца… Тогда хватит денег переехать куда-нибудь на острова.

– Куда на острова? – спросил я.

Он пожал плечами.

– Да все равно. Лишь бы островок был хорошим, да крыша над головой подешевле.

Сала прошипел:

– Ты говоришь, как пещерный житель, Йимон. Что тебе надо, так это нормальную работу в Чикаго.

Тот рассмеялся.

– Ничего, Роберт. Вот завалишь какую-нибудь девку в койку, и все у тебя как рукой снимет.

Фотограф что-то пробурчал и прильнул к своему пиву. В общем-то он мне понравился, несмотря на вечное брюзжание. Хотя он был на несколько лет постарше меня, где-то тридцать два или три, казалось, я знаю его очень давно.

Йимон тоже напоминал нечто привычное, хотя и не в такой степени. Ему, пожалуй, было двадцать четыре или двадцать пять, и он чем-то смахивал на меня самого в том возрасте. Слушая его, я вдруг понял, как много времени утекло с тех пор, когда я считал, что держу весь мир за причинное место… сколько быстролетных дней рождений минуло после моего первого года в Европе, когда я был до того наивен и самоуверен, что каждая щепочка, что швыряла мне Удача, заставляла чувствовать себя всесильным победителем.

Такого я не испытывал очень давно. Наверное, прошедшие годы выбили из меня эту дурь, но вот сейчас она припомнилась и заставила ощутить себя постаревшим и слегка нервозным оттого, что за столь долгое время мне удалось сделать так мало.

Я откинулся на спинку стула и принялся посасывать выпивку. Повар чем-то звенел и громыхал, а пианино неизвестно почему умолкло. Из кухни несся бурный поток на испанском, размытый фон для моих путаных дум. Впервые я осознал всю чуждость этого места, дистанцию между мной и последним моим пристанищем. Причин беспокоиться не было, но тяжесть все равно накатила: давление душного воздуха и текучего времени, подспудное внутреннее напряжение, которое возникает в тех местах, где люди обливаются потом двадцать четыре часа в сутки.




Два


Следующим утром я встал пораньше и отправился купаться. Солнце жгло; я просидел на пляже несколько часов, надеясь, что никто не обратит внимания на мою болезненную нью-йоркскую бледность.

В половине двенадцатого я сел в автобус – набитый битком, так что всю дорогу пришлось стоять. Внутри было как в бане, хотя никто вроде бы этого не замечал. Окна закрыты до единого, вонь страшенная, и к тому моменту, когда мы добрались до Плазы-Колон, я был весь в поту и полуобморочном состоянии.

Спускаясь с холма к зданию «Дейли ньюс», я увидел кучку народа. Кое-кто держал плакаты, другие сидели на бровке или стояли прислонившись к припаркованным машинам, что-то выкрикивая всякий раз, когда кто-то входил или выходил. За мной увязался какой-то тип; пока я торопился к лифту, он кричал мне в спину на испанском и потрясал кулаком. Я попробовал защемить его лифтовой дверь, но он вовремя отскочил.

Даже в коридоре было слышно, как кто-то орет в редакционном зале. Когда я открыл дверь, то увидел, что посреди комнаты стоит Лоттерман и размахивает выпуском местной «El Diario». Второй рукой он показывал на незнакомого мне невысокого блондина.

– Моберг! Пьяница вы проклятый! Ваши деньки сочтены! Если с телетайпом хоть что-то случится, деньги на ремонт я вычту из вашего выходного пособия!

Моберг выглядел до того больным, что хоть на «скорой» увози. Позднее я узнал: ночью он заявился в редакцию в стельку пьяным и помочился на телетайп. Все бы хорошо, но в ту пору произошла драка с резней на набережной, а Моберг-то как раз и отвечал за полицейские новости.

Лоттерман вновь прошелся по его адресу, потом набросился на фотографа, едва тот ступил внутрь:

– Вы где шатались прошлой ночью, Сала? Почему у нас нет снимков этой драки?

Тот изумился.

– Да вы что? Я же закончил в восемь… Вы хотите, чтобы я вкалывал по двадцать четыре часа в сутки?

Лоттерман ворчливо отвернулся. Тут он увидел меня и жестом пригласил к себе в кабинет.

– Господи Иисусе! – воскликнул он, усаживаясь. – Да что такое с этими лодырями?! Убегают с работы в неурочный час, мочатся на дорогостоящее оборудование, вечно пьяные… Сам удивляюсь, почему я еще не спятил!

Я вежливо улыбнулся и закурил.

Он уставился на меня с любопытством.

– Христом Богом надеюсь, что вы нормальный человек… Очередной извращенец был бы последней соломинкой.

– Извращенец? – переспросил я.

– Да вы сами знаете, о чем я, – сказал он, помахивая рукой. – Типичные извращенцы вроде алкашей, бомжей, мазуриков… один бог ведает, из каких щелей они вылезают… Никчемная дрянь! Шныряют тут, что-то все вынюхивают, дарят мне во-от такие улыбки, а потом испаряются, ни словечка, ни полсловечка не дав ни в одну колонку. – Он мрачно покачал головой. – Как прикажете делать газету, если из всех работников у тебя сплошные винные башки?

– Печальная картина, – сказал я.

– Так оно и есть, – буркнул Лоттерман, – уж поверьте мне, так оно и есть. – Здесь он поднял голову. – Словом, осмотритесь, познакомьтесь с людьми, но только побыстрее. Когда закончите, ступайте в архив и покопайтесь в прошлых выпусках… Сделайте конспект, получите представление о том, что творится в городе. – Он сам себе покивал. – А потом уже можете заглянуть к Сегарре, нашему главному редактору. Я попросил его ввести вас в курс дела.

Мы еще поговорили, и я упомянул, что ходят слухи, будто газета может загнуться.

Лоттерман как-то встревожился.

– А, это вам Сала наболтал? Да вы не обращайте на него внимания… Он вообще давно спятил!

Я улыбнулся.

– Хорошо, не буду… Просто подумал, что правильнее было бы у вас спросить.

– Сумасшедших развелось, не продохнуть, – резко ответил он. – Чего нам не хватает, так это здравомыслия.

По пути в архив я задался мыслью, как долго смогу продержаться в Сан-Хуане… пока не получу ярлык проныры или извращенца, пока не начну кусать локти или попаду на ножи шайки националистов. В памяти всплыл голос Лоттермана, когда он звонил мне в Нью-Йорк; его непонятная взвинченность и странная манера выражаться. Тогда я просто это почувствовал, а вот сейчас, можно сказать, увидел его воочию – как он тискает трубку побелевшими кулаками, пытаясь сохранить голос ровным, пока толпа собирается на пороге редакции, а пьяные репортеры мочатся на офисное имущество… как он сдавленно бурчит в телефон: «Ну конечно, Кемп, вы явно нормальный человек, так что давайте к нам…»

И вот я здесь, новая физиономия в змеиной яме, будущий извращенец с пока что непоставленным диагнозом, в галстуке с пестрым шотландским узором и сорочке с пуговичками, уже немолодой, но еще не переваливший за кризисный возраст… Человек на краю незнамо чего, семенящий к газетному архиву копаться в местных сплетнях.

Я провел там минут двадцать, когда появился худощавый, смазливый пуэрториканец и пальцем постучал мне по плечу.

– Кемп? – сказал он. – Я Ник Сегарра. Найдется минутка?

Я встал, и мы обменялись рукопожатием. Глаза у него были маленькие, волосы уложены столь тщательно, что у меня закралось подозрение, не парик ли. Сегарра и внешне напоминал человека, пишущего биографию губернатора, да и вообще смахивал на завсегдатая губернаторских коктейльных раутов.

Пока мы пересекали редакционный зал к его столу, что помещался в одном из углов, в дверях возник некий человек, словно сошедший с рекламного плаката местной марки рома, и помахал Сегарре. Элегантный, улыбчивый, с лицом типичного американца, отлично загоревший, в сером льняном костюме… не иначе, один из посольских.

Он тепло поприветствовал Сегарру, и они пожали друг другу руки.

– Там на улице такие симпатичные люди собрались, – сообщил незнакомец. – Один в меня даже плюнул.

Сегарра покачал головой.

– Ужас, ужас… А наш Эд не унимается, все дразнит их почем зря. – Тут он поглядел в мою сторону. – Пол Кемп, – сказал он. – Хал Сандерсон.

Мы обменялись рукопожатием. У Сандерсона оказалась твердая, опытная ладонь, и у меня возникло чувство, что ему в юности кто-то насоветовал, что мужчину, дескать, меряют по силе рукопожатия. Он улыбнулся, затем перевел взгляд на Сегарру.

– У вас найдется время пропустить по стопочке? Похоже, я наткнулся на кое-что любопытное.

Тот посмотрел на часы.

– Да о чем речь, я как раз собрался уходить. – Он обернулся ко мне: – Поговорим завтра, хорошо?

Я уже шел к двери, когда Сегарра крикнул мне в спину:

– Рад знакомству, Пол. Как-нибудь обязательно пообедаем вместе.

– Да о чем речь, – сказал я.



Остаток дня я провел в архиве и ушел в восемь. На выходе из редакции столкнулся с Салой.